Зверобой. Джеймс фенимор куперзверобой Куприн зверобой

Джеймс Фенимор Купер

Зверобой, или Первая тропа войны

…Есть наслажденье в бездорожных чащах,

Отрада есть на горной крутизне,

Мелодия - в прибое волн кипящих,

Людей люблю - природа ближе мне,

И то, чем был, и то к чему иду я,

Я забываю с ней наедине.

В своей душе весь мир огромный чуя,

Ни выразить, ни скрыть то чувство не могу я.

Байрон, «Чайльд Гарольд»

События производят на воображение человека такое же действие, как время. Тому, кто много поездил и много повидал, кажется, будто он живет на свете давным-давно; чем богаче история народа важными происшествиями, тем скорее ложится на нее отпечаток древности. Иначе трудно объяснить, почему летописи Америки уже успели приобрести такой достопочтенный облик. Когда мы мысленно обращаемся к первым дням истории колонизации, период тот кажется далеким и туманным; тысячи перемен отодвигают в нашей памяти рождение наций к эпохе столь отдаленной, что она как бы теряется во мгле времен. А между тем, четырех жизней средней продолжительности было бы достаточно, чтобы передать из уст в уста в виде преданий все, что цивилизованный человек совершил в пределах американской республики. Хотя в одном только штате Нью-Йорк жителей больше, чем в любом из четырех самых маленьких европейских королевств и во всей Швейцарской конфедерации, прошло всего лишь двести лет с тех пор, как голландцы, основав свои первые поселения, начали выводить этот край из состояния дикости. То, что кажется таким древним благодаря множеству перемен, становится знакомым и близким, как только мы начинаем рассматривать его в перспективе времени.

Этот беглый взгляд на прошлое должен несколько ослабить удивление, которое иначе мог бы почувствовать читатель, рассматривая изображаемые нами картины, а некоторые добавочные пояснения воскресят в его уме те условия жизни, о которых мы хотим здесь рассказать. Исторически вполне достоверно, что всего сто лет назад такие поселки на восточных берегах Гудзона, как, например, Клаверак, Киндерхук и даже Покипси, не считались огражденными от нападения индейцев. И на берегах той же реки, на расстоянии мушкетного выстрела от верфей Олбани, еще до сих пор сохранилась резиденция младшей ветви Ван-Ренселеров - крепость с бойницами, проделанными для защиты от того же коварного врага, хотя постройка эта относится к более позднему периоду. Такие же памятники детства нашей страны можно встретить повсюду в тех местах, которые ныне слывут истинным средоточием американской цивилизации. Это ясно доказывает, что все наши теперешние средства защиты от вражеского вторжения созданы за промежуток времени, немногим превышающий продолжительность одной человеческой жизни.

События, рассказанные в этой повести, происходили между 1740 и 1745 годами. В то время были заселены только четыре графства колонии Нью-Йорк, примыкающие к Атлантическому океану, узкая полоса земли по берегам Гудзона, от устья до водопадов вблизи истока, да несколько соседних областей по рекам Мохоку и Скохари. Широкие полосы девственных дебрей покрывали берега Мохока и простиралось далеко вглубь Новой Англии, скрывая в лесной чаще обутого в бесшумные мокасины туземного воина, шагавшего по таинственной и кровавой тропе войны. Если взглянуть с высоты птичьего полета на всю область к востоку от Миссисипи, взору наблюдателя представилось бы необъятное лесное пространство, окаймленное близ морского берега сравнительно узкой полосой обработанных земель, усеянное сверкающими озерами и пересеченное извивающимися линиями рек. На фоне этой величественной картины уголок страны, который мы хотим описать, показался бы весьма незначительным. Однако мы будем продолжать наш рассказ в уверенности, что более или менее точное изображение одной части этой дикой области даст достаточно верное представление о ней в целом, если не считать мелких и несущественных различий.

Каковы бы ни были перемены, производимые человеком, вечный круговорот времен года остается незыблемым. Лето и зима, пора сева и пора жатвы следуют друг за другом в установленном порядке с изумительной правильностью, предоставляя человеку возможность направить высокие силы своего всеобъемлющего разума на познание законов, которыми управляется это бесконечное однообразие и вечное изменение. Столетиями летнее солнце обогревало своими лучами вершины благородных дубов и сосен и посылало свое тепло даже прячущимся в земле упорным корням, прежде чем послышались голоса, перекликавшиеся в чаще леса, зеленый покров которого купался в ярком блеске безоблачного июньского дня, в то время как стволы деревьев в сумрачном величии высились в окутывавшей их тени. Голоса, очевидно, принадлежали двум мужчинам, которые сбились с пути и пытались найти потерявшуюся тропинку. Наконец торжествующее восклицание возвестило об успехе поисков, и затем какой-то высокого роста человек выбрался из лабиринта мелких болот на поляну, образовавшуюся, видимо, частично от опустошений, произведенных ветром, и частично под действием огня. Отсюда хорошо было видно небо. Сама поляна, почти сплошь заваленная стволами высохших деревьев, раскинулась на склоне одного из тех высоких холмов или небольших гор, которыми пересечена едва ли не вся эта местность.

Вот здесь можно перевести дух! - воскликнул лесной путник, отряхиваясь всем своим огромным телом, как большой дворовый пес, выбравшийся из снежного сугроба. - Ура, Зверобой! Наконец-то мы увидели дневной свет, а там и до озера недалеко.

Едва только прозвучали эти слова, как второй обитатель леса раздвинул болотные заросли и тоже вышел на поляну. Наскоро приведя в порядок свое оружие и истрепанную одежду, он присоединился к товарищу, уже расположившемуся на привале.

Ты знаешь это место? - спросил тот, кого звали Зверобоем. - Или закричал просто потому, что увидел солнце?

И по той и по этой причине, парень! Я узнал это местечко и очень рад, что снова вижу такого верного друга, как солнце. Теперь румбы компаса у нас опять перед глазами, и если мы еще раз собьемся с пути, то сами будем виноваты. Пусть меня больше не зовут Гарри Непоседа, если это не то самое место, где прошлым летом разбили свой лагерь и прожили целую неделю «охотники за землей». Гляди: вот сухие ветви от их шалаша, а вот и родник. Нет, малый, как ни люблю я солнце, я не нуждаюсь в нем, чтобы знать, когда наступает полдень: мое брюхо не уступит лучшим часам, какие можно найти в Колонии, и оно уже прозвонило половину первого. Итак, развяжи котомку, и подкрепимся для нового шестичасового похода.

После этого предложения оба занялись необходимыми приготовлениями к своей, как всегда, простой, но обильной трапезе. Мы воспользуемся перерывом в их беседе, чтобы дать читателю некоторое представление о внешности этих людей, которым суждено играть немаловажную роль в нашей повести. Трудно встретить более благородный образчик мужественной силы, чем тот из путников, который назвал себя Гарри Непоседой. Его настоящее имя было Генри Марч; но так как обитатели пограничной полосы заимствовали у индейцев обычай давать людям всевозможные клички, то чаще вспоминали его прозвище Непоседа, чем его подлинную фамилию. Нередко также называли его Гарри Торопыгой. Обе эти клички он получил за свою беспечность, порывистые движения и чрезвычайную стремительность, заставлявшую его вечно скитаться с места на место, отчего его и знали во всех поселках, разбросанных между британскими владениями и Канадой. Шести футов четырех дюймов росту, Гарри Непоседа был при этом очень пропорционально сложен, и его физическая сила вполне соответствовала его гигантской фигуре. Лицо - под стать всему остальному - было добродушно и красиво. Держался он очень непринужденно, и, хотя суровая простота пограничного быта неизбежно сказывалась в его обхождении, величавая осанка смягчала грубость его манер.

Зверобой, как Непоседа называл своего товарища, и по внешности и по характеру был совсем иного склада.

Около шести футов росту, он выглядел сравнительно худым и тщедушным, но его мускулы обличали чрезвычайную ловкость, если не чрезвычайную силу. Его молодое лицо нельзя было назвать особенно красивым, и только выражением своим оно подкупало всякого, кто брал на себя труд вглядеться в него более внимательно. Выражение это, свидетельствовавшее о простосердечии, безусловной правдивости, твердости характера и искренности чувств, было поистине замечательно.

Сначала даже могло показаться, что за простодушной внешностью скрывается затаенная хитрость, однако при ближайшем знакомстве это подозрение тотчас же рассеивалось.

Одолев едва проходимую лесную чащу, двое молодых людей вышли к берегу ослепительно сияющего горного озера. Первый из путников – рослый силач и хвастун Гарри Марч, – заметив восхищение своего товарища, сказал, что в сравнении с Великими озерами Канады это, мол, так, озерцо. Но для выросшего в лесах Натти Бампо, прозванного Зверобой, огромное водное зеркало являло невиданное зрелище. Любоваться, однако, времени не было. Особенно Гарри Марчу (по меткому прозвищу колонистов – Непоседе), Его, как надеялся великан, ждет не дождется красавица Джудит – дочь давным-давно поселившегося на озере Томаса Хаттера.

Отыскав припрятанную пирогу, приятели скоро достигли “замка” – построенного на вбитых на мелководье сваях жилища отшельника Тома. Дом пустовал. По предположению Гарри, старик с дочерьми отправился на охоту. Молодые люди плывут на их поиски. Сначала они замечают осматривающего капканы Хаттера и только потом прекрасно замаскированный “ковчег” – большую плоскодонную баржу. О начавшейся между англичанами и французами войне Том уже получил известие, но то, что воины дружественного французам индейского племени мингов бродят в окрестностях озера, он еще не знает. С помощью вновь прибывших он торопится вывести “ковчег” на открытую воду.

Непосредственная опасность миновала, но на берегу озера спрятаны две пироги – Хаттер, Гарри и Зверобой не без основания предполагают, что индейцы скоро отыщут их. Поэтому – под прикрытием ночи – решено овладеть пирогами. Гарри ухаживает за Джудит, но девушке он не нравится.

В темноте мужчины отправляются в опасное плаванье. Предприятие удается – пироги захвачены. Гарри с Хаттером решаются напасть на покинутое мужчинами индейское стойбище. Зная, что на такую гнусность Зверобой не согласится, его отсылают. Авантюристы, однако же, просчитались – женщины подняли крик, и бывшие неподалеку воины успели на помощь. Неудачливые охотники за скальпами сами попадают в плен. Проснувшись на рассвете, Зверобой видит, что оставленная им пирога приближается к берегу. Охотник пускается в погоню. Когда до лодки – и до земли – осталось совсем немного, из кустов раздается выстрел. Индеец. Зверобой выпрыгивает на берег и прячется за дерево. Он предлагает индейцу мир – тот соглашается. Но, завладев пирогой и собираясь отплыть, молодой человек замечает, что воин в него прицелился. Зверобой мгновенно направляет ружье в скрывающегося за кустами противника – два выстрела слились в один. Юноша не пострадал – ирокезский воин смертельно ранен. Умирая, индеец называет охотника Соколиным Глазом.

Зверобой возвращается в “замок”. От дочерей Тома он не скрывает, в какую серьезную переделку попал их отец. Но и обнадеживает: сегодня вечером, на закате, у него назначена встреча с делаварским воином Чингачгуком – они что-нибудь да придумают. Тем более что Великий Змей – так с делаварского переводится Чингачгук – явился сюда за похищенной у него невестой.

Все переходят на “ковчег”, и, лавируя целый день, чтобы затруднить вражеских воинов, точно на закате Зверобой подводит баржу к назначенному месту – с невысокой скалы на судно спрыгивает индеец. На берегу появляются преследователи, но поздно – ковчег уже вне досягаемости.

Посовещавшись, Зверобой с Чингачгуком советуют сестрам выкупить пленников. Девушки без колебания предлагают лучшие свои наряды – но хватит ли этого? Немного подумав, Джудит решает вскрыть заветный сундук отца. Среди дорогих платьев и разной невидали находят искусно выточенные шахматные фигурки. Ни Джудит, ни Зверобой не знают, что это такое, но лучники, оседланные кони, а особенно слоны поражают воображение. Явившиеся для переговоров индейцы попросту околдованы. Для приличия чуть поторговавшись, они с радостью обменивают пленников на двух диковинных зверей – шахматных слонов.

И освобожденные и освободители решают: “замок” – место ненадежное. “Ковчег” – безопаснее. Все перебираются на баржу и отплывают. Ночью Чингачгук со Зверобоем пробираются во вражеский лагерь – за Уа-та-Уа, невестой Великого Змея. Девушку стерегут. На счастье, один из вождей мингов приказывает старухе-охраннице принести воды. Та, захватив юную делаварку, отправляется к роднику. Зверобой нападает на старуху, зажимает ей рот – Чингачгук с Уа-та-Уа бегут к пироге. Гуронке удается издать пронзительный вопль – Зверобой отшвыривает старуху и пускается наутек. У самой воды один из индейцев настигает Зверобоя. Завязывается борьба. Подбегают еще несколько воинов – Соколиный Глаз в плену.

Хаттера и Непоседу не волнует судьба Зверобоя. Джудит – другое дело. Всю тревожную ночь она – вместе с младшей сестрой Хетти – проводит в лодке, надеясь узнать, что ждет понравившегося ей охотника.

Хаттер и Непоседа направляют “ковчег” к “замку”; им кажется – он не захвачен. Чингачгук предостерегает, напоминая о коварстве мингов, – его не слушают. Беспечная парочка, увидев нетронутые запоры, без опаски заходит в дом. Треск, грохот, проклятия – борьба не на жизнь, а на смерть. Из дверей, облепленный разъяренными воинами, вываливается Гарри Марч. Благодаря огромной физической силе он было разметал многочисленных противников, но ловко брошенные веревки опутывают великана и валят его на помост. Марч не сдается, скатывается в воду и с помощью Уа-та-Уа забирается на управляемую Чингачгуком баржу. Гуронские воины не решаются на преследование в невыгодных для себя условиях и покидают “замок”.

Сестры первыми оказываются на месте недавней схватки. Джудит и Хетти слышат мучительный стон, они открывают ставни и обнаруживают оскальпированного отца. К тому же получившего смертельный удар ножом. Трогательное прощание – Томас Хаттер успевает открыть девушкам, что он не отец им, и умирает.

На следующий вечер – к удивлению спасающихся на “ковчеге” – они видят направляющегося к ним Зверобоя. Юноша в качестве парламентера отпущен под честное слово с заведомо неприемлемыми условиями. Но, чем бы ни завершились переговоры, завтра уже ему надлежит возвратиться к врагам. И как бы ни закончилась взятая им на себя миссия, храбреца, по всей вероятности, не ждет ничего хорошего. Джудит пытается отговорить охотника от безрассудного возвращения – Зверобой убеждает девушку в невозможности для него нарушить свое обещание.

По возвращении гуроны, ценя отвагу и честность Соколиного Глаза, предлагают ему жениться на вдове убитого им индейца. Перспектива оказаться мужем обремененной многочисленным потомством и крайне сварливой “матроны” пугает Зверобоя больше, чем смерть и самые изощренные пытки, – он отказывается. Разъяренный брат отвергнутой женщины запускает в охотника томагавк, тот уклоняется, перехватывает оружие и ответным броском убивает напавшего.

Зверобоя привязывают к дереву и, стремясь запугать, мечут ножи, томагавки, стреляют из ружей – так, чтобы не нанести серьезных ран. Охотник не только не отворачивает голову, но и не закрывает глаз. Это приводит гуронов в бешенство – они раскладывают костер. Появляется Хетти – ее считают слабоумной и дозволяют ходить повсюду. Она палкой расшвыривает горящий хворост. Индейцы отводят девушку в сторону, собираясь продолжить пытки, но вмешивается Чингачгук. Он выскакивает из зарослей, с молниеносной быстротой пересекает поляну, разрезает веревки и передает Зверобою ружье. Замешательство. Однако врагов с избытком. Друзья неизбежно должны погибнуть, но… Тяжелая, ритмичная поступь солдатских ног, барабанная дробь, отрезанные гуроны в панике мечутся по песчаной косе, штыковая атака – почти все мужчины и женщины находят смерть.

В числе раненых – Хетти: шальная пуля попала в девушку. Рана тяжелая, и хоть Хетти мужественно переносит страдания, удивляя военного доктора, – жизнь ее угасает. Джудит плачет подле сестры – Друзья прощаются с умирающей. Хетти хоронят на дне озера.

После похорон сестры осиротевшая Джудит уединяется со Зверобоем. Прямодушный охотник ей очень нравится, но все достаточно откровенные ее намеки он до сих пор оставлял без внимания. Теперь, понимая, – сейчас или никогда – Джудит, преодолев стыдливость, предлагает Зверобою взять ее в жены. Охотник молчит и, стараясь не обидеть девушку, отвечает ей, что брак без взаимной любви вряд ли будет удачным. Чувства его, однако, противоречивее и сложнее, чем высказанные вслух. Джудит притягивает охотника, но и отталкивает его: чем-то глубинным. И не в непонятных ли словах умирающей Хетти заключена разгадка: “Я чувствую, Зверобой, хотя не могу сказать почему, что вы и я расстаемся не навсегда. Это странное чувство. Я никогда не испытывала его прежде…”

(No Ratings Yet)

Краткое содержание романа Купера “Зверобой”

Другие сочинения по теме:

1. Девятнадцатилетняя Мэйбл Дунхен в сопровождении своего дяди – старого моряка Кэпа – и двух индейцев (Разящей Стрелы и его жены...
2. Ранний декабрьский вечер 1793 г. Лошади медленно тянут в гору большие сани. В санях отец и дочь – судья Мармадьюк...
3. В войнах между англичанами и французами за обладание американскими землями (1755-1763) противники не раз использовали междоусобицы индейских племен. Время было...
4. Осенью 1804 г. по необозримым просторам американских прерий – все дальше на запад, все дальше от обжитых уже земель –...
5. К Шерлоку Холмсу обращается за помощью лорд Сент-Саймон. Год назад, путешествуя по США, лорд познакомился с очаровательной девушкой, мисс Хетти...
6. Роман, состоящий из трех новелл, относится ко времени экономической депрессии 1930-х гг. Флоридский рыбак Гарри Морган из Ки-Уэста зарабатывает на...
7. Известная писательница Ариадна Оливер приглашает знаменитого детектива Эркюля Пуаро на праздник в имение семьи Стаббс, находящееся в небольшой деревушке рядом...
8. Роман представляет собой записки Гарри Галлера, найденные в комнате, где он жил, и опубликованные племянником хозяйки дома, в котором он...
9. Двадцатишестилетний Гарри Энгстром, по прозвищу Кролик, живет в поселке Маунт-Джадж вблизи города Бруэра, штат Пенсильвания. Он женат, у него растет...
10. 1902 г. Президент Соединенных Штатов – Тедди Рузвельт. Город Кью-Рошелл, штат Нью-Йорк. На фешенебельной авеню Кругозора, в доме на холме,...
11. Тридцатитрехлетний герой-повествователь Филипп Марло, ранее работавший в окружной прокуратуре Лос-Анджелеса, теперь стал частным детективом и расследует дела, в огласке которых...
12. 26 июня 1864 г. экипаж яхты “Дункан”, принадлежащей лорду Эдуарду Гленарвану, виднейшему члену Королевского яхт-клуба Темзы и богатому шотландскому землевладельцу,...
13. Часть первая. Тень прошлого Лето 1958 года. Небольшой городок Дерри в штате Мэн терроризирует загадочный серийный убийца, с нечеловеческой жестокостью...
14. Автор использует форму повествования от первого лица. Его герой – тридцатилетний лейтенант Томас Глан вспоминает события, произошедшие два года назад,...

Текст воспроизводится по изданию: Купер Ф. Зверобой / Под ред. Н. Могучего. – М.: Земля и Фабрика, 1927. В оформлении книги использованы иллюстрации Г. Брока.

Глава I

В середине XVIII века обитаемые части нью-йоркской колонии ограничивались четырьмя приморскими графствами по обеим сторонам Гудзона, от устья до водопадов при его истоке, и еще несколькими соседними областями по берегам Могаука и Скогари. Широкие полосы девственной почвы простирались до самой Новой Англии; это были густые, непроходимые леса, в которых свободно мог укрываться туземный воин в своей бесшумной обуви из кожи дикого зверя{У индейцев эта обувь называлась: мокасины. (Здесь и далее – прим. ред., если не указано иное. )}. Вся страна к востоку от Миссисипи{Миссисипи – «отец вод» – важнейшая водная артерия Северной Америки. Длина этой реки около 4390 километров. Принимает в себя воды 19-ти важнейших притоков. Впадает в Мексиканский залив, к югу от Нового Орлеана.} представляла в ту пору обширное пространство лесов, окаймленных по краям весьма незначительной частью обработанной земли, пересекаемой блестящею поверхностью рек и озер.

Природа неизменна в своих законах. Время посева и жатвы чередуется с незыблемой точностью. Столетиями знойное летнее солнце согревало вершины благородных дубов и вечно зеленых сосен этих девственных пустырей, как вдруг в глубине этого леса раздались голоса перекликавшихся людей. Был июньский день. Листья высоких деревьев омывались потоками света, отбрасывая длинную тень. Перекликались, очевидно, два человека, потерявшие дорогу. Наконец, один из них, пробираясь по лабиринтам густого кустарника по краю болота, вышел на поляну, образовавшуюся в лесу от опустошений бури и огня.

– Вот где можно отдохнуть! – громко вскричал он, видя над своей головой чистый свод неба. – Ура, Зверобой! Здесь светло, и мы недалеко от озера.

В это время появился и другой странник, который, продираясь через хворост, отодвигал руками сучья, цеплявшиеся за его платье.

– Знаешь ли ты это место? – спросил в свою очередь Зверобой. – Или ты просто кричишь от радости при виде солнца?

– Да, приятель, место знакомое, и я, сказать правду, радехонек, что наткнулся на солнечный луч. Теперь мы ухватились за все румбы компаса, и некого будет винить, если мы опять потеряем их из виду. Не будь я Скорый Гэрри, если не здесь делали привал в прошлом году охотники за землей{Так назывались колонисты, которые приискивали удобные места для своих поселений.}. Они провели здесь целую неделю. Видишь, вот остатки хвороста, который они палили, и я очень хорошо знаю тот ключ. Да, молодой человек, я люблю солнце, хотя и без его лучей отлично понимаю, что теперь двенадцать часов, минута в минуту. Мой желудок – превосходный и самый верный хронометр, которого не отыскать во всей колонии. Его стрелка указывает на полдень; стало быть, нам надо развязать котомку и завести часовой механизм еще часов на шесть.

Они оба принялись за необходимые приготовления к умеренному обеду, приправой к которому служил великолепный аппетит.

Тот из охотников, который назвал себя Скорым Гэрри, представлял собою образец мужественной красоты во всем ее благородном величии.

Его подлинное имя было Генрих Марч, но пограничные жители, следуя обыкновению индейцев прибавлять прозвища к собственным именам, называли его Скорым Гэрри, а иногда и просто Торопыгой, намекая этим на чрезвычайную порывистость его движений и беззаботность характера, какими он прославился на всей линии поселений, разбросанных между Нью-Йорком и Канадой. Физическая сила Скорого Гэрри вполне соответствовала его гигантскому росту. Черты его лица были правильны и красивы, и все его манеры, несколько грубые, как у всех колонистов, были, однако, проникнуты каким-то особенным изяществом, гармонировавшим как нельзя лучше с его наружностью.

Другой характер и иная наружность отличали спутника Генриха Марча, которого он называл Зверобоем. Он был, сравнительно, тщедушен и тонок, хотя мускулы его обличали необыкновенную ловкость и проворство. Выражение его лица невольно располагало к нему наблюдателя. Это было наивное простосердечие, соединенное с твердостью воли и исключительной искренностью. С первого раза можно было даже подумать, что он нарочно прикидывается добряком и простаком, чтобы тем удобнее скрыть затаенный обман и плутовство. Но эти подозрения исчезали при первом же знакомстве с Зверобоем.

Оба товарища были еще молоды. Торопыге казалось на вид лет двадцать восемь; Зверобой имел не более двадцати пяти. Их костюм состоял из выделанных оленьих кож; таким образом оба спутника, по-видимому, принадлежали к числу людей, проводивших свою жизнь в дремучих лесах на рубеже возникающей цивилизации.

– Ну, Зверобой, теперь за дело! Докажи, что твой желудок работает мастерски, как и у всех этих делаваров{Делавары – индейское племя, совершенно вымершее к концу XIX века. К 1875 году в Соединенных Штатах оставалось их около сотни человек.}, среди которых ты был воспитан, – сказал Гэрри, отправляя в рот огромный кусок дичи, которого европейскому крестьянину хватило бы на целый обед. – Докажи, любезный… своими зубами докажи этой лани, что ты человек в полном смысле слова. Своим карабином ты уже доказал это отличнейшим образом.

– Не большая честь для человека хвастаться тем, что он врасплох убил бедную лань, – отвечал его скромный товарищ, принимаясь за обед. – Если бы это была пантера или дикая кошка, можно бы, пожалуй, и похвастаться. Делавары прозвали меня Зверобоем вовсе не за силу и храбрость, а единственно за верный глаз и проворство. Застрелить оленя, конечно, еще не значит быть трусом; но все же было бы безрассудством выдавать это за храбрость.

– Твои делавары, любезный, кажется, не большие храбрецы, – пробормотал сквозь зубы Скорый Гэрри, отправляя в рот новый солидный кусок мяса. – Эти праздношатающиеся минги{Под именем мингов Купер выводит целый ряд индейских племен.} скрутили их по рукам и ногам, как беззащитных овечек. Не так ли?

– Heт, вовсе не так, – с жаром возразил Зверобой. – Это дело надо понять хорошенько и не перетолковывать вкось и вкривь. Минги – самые вероломные, коварные дикари, и весь лес наполнен их обманом и хитростью. Нет у них ни честного слова, ни верности своим договорам. А с делаварами я прожил десять лет и очень хорошо знаю, что они умеют быть героями, когда нужно.

– Хорошо, Зверобой, если мы коснулись этого предмета, то будем говорить откровенно, по-человечески. Ты уже давно составил себе славу отличного охотника и прославился во всех лесах. Скажи мне: нападал ли ты когда-нибудь на человека и способен ли ты стрелять в неприятеля, который подчас не прочь сломить тебе шею?

– Скажу по совести, Гэрри, никогда я не имел поводов к убийству. Я жил между делаварами в мирное время, а по моему мнению, преступно отнимать жизнь у человека, раз он с тобою не в открытой войне.

– Как! Разве тебе не случалось сталкиваться у своих капканов с каким-нибудь мошенником, который собирался украсть твои шкуры? В этом случае, я полагаю, ты бы разделался с ним сам, своими собственными руками: не тащить же его к судье и не заводить тяжбы, всегда соединенной с хлопотами и большими издержками.

– Я не расставляю ни капканов, ни сетей, – с достоинством отвечал охотник. – Я живу своим карабином и не боюсь с этим оружием никого в мире. Никому не предлагаю я звериной кожи без дыры на голове там, где природа устроила органы зрения или слуха.

– Звериная кожа совсем не то, что волосы с неприятельского черепа. Подкараулить где-нибудь и подстрелить какого-нибудь индейца значит действовать по тем же правилам, каких придерживается твой неприятель, когда ведет с тобой войну. По-моему, чем больше отправить на тот свет этих негодяев, тем веселее на душе и спокойнее совесть. Надеюсь, приятель, что если карабин твой умеет ладить только с четвероногими, то мы в будущем не так часто будем видеться с тобою.

– Наше путешествие, Гэрри, скоро окончится, и мы можем разойтись, если тебе угодно. Меня ждет друг, который не постыдится вести знакомство с человеком, не убившим никого из людей.

– Желал бы я знать, что завело сюда этого щепетильного делавара? – бормотал Марч, не скрывая своего неудовольствия и недоверчивости. – В каком месте, говоришь ты, молодой начальник назначил тебе свидание?

– Возле небольшого утеса на краю озера, где, как меня уверяли, индейские племена имеют обыкновение заключать договоры и закапывать в землю свои боевые томагавки{Томагавк – боевой топор индейцев.}. Я часто слышал от делаваров об этом утесе, хотя еще ни разу не видел его. Об этой части озера все еще спорят между собой минги и делавары. В мирное время оба племени здесь ловят рыбу и охотятся за зверем, так что этот клочок составляет пока общую собственность.

– Общую собственность – вот оно как! – вскричал Скорый Гэрри, заливаясь громким смехом. – Желал бы я знать, что скажет на это Гуттер Том Плавучий, который пятнадцать лет сряду один владеет озером исключительно и нераздельно! Не думаю, что он охотно уступит его делаварам или мингам.

– А разве колонии будут смотреть хладнокровно на этот спор? Вся эта страна должна же составлять чью-нибудь неотъемлемую собственность. Ведь колонисты, по-видимому, не знают пределов для своей жадности и готовы захватить все места, какие только удастся.

– Ну, сюда, надеюсь, никогда не забредет нога колонистов. Им и не узнать об этом захолустье. Старик Том не раз мне говорил, что им в тысячу лет не разведать об этих местах, и я со своей стороны решительно убежден, что Том Плавучий никому на свете не уступит своего озера.

– По-твоему выходит, Гэрри, что старик Том решительно необыкновенный человек. Он, очевидно, не принадлежит ни к мингам, ни к делаварам, ни к бледнолицым, и захватил себе один такое местечко, из-за которого готовы перессориться все племена. Кто же он, этот человек? Какой он породы?

– Объяснить породу старика Тома не так-то легко, да едва ли и найдешь среди людей племя, к которому его можно было бы отнести. Он скорее по своей породе смахивает на канадского бобра, чем на человека. Его манеры и все привычки точь-в-точь, как у бобра. Некоторые думают, будто в молодости он разгуливал по соленой воде с каким-то Киддом, которого лет тридцать тому назад вздернули на виселицу за морской разбой. По смерти Кидда он приютился здесь, в уверенности, что в этих местах никогда до него не доберутся королевские солдаты, и он спокойно сможет наслаждаться плодами своих грабежей.

– Это скверно, Гэрри, очень скверно. Никогда нельзя спокойно наслаждаться плодами грабежа.

– У всякого свой вкус и своя натура, любезный Зверобой. Что же касается старика Тома, то могу тебя заверить, что он совершенно счастлив и живет на славу вместе со своими дочерьми.

– Да, я знаю, что у него есть дочери. Между делаварами носился об этом слух. Есть у них мать?

– Была, разумеется; только вот уже два года, как она умерла и брошена в воду.

– Что ты сказал? – спросил Зверобой, с изумлением смотря на своего товарища.

– Умерла и брошена в воду. Кажется, ясно: я говорю не на тарабарском наречии. Старый проказник, распрощавшись с нею, как нежный супруг, похоронил свою жену в озере. Копать могилу, видишь ли ты, не ловко среди этих корней; а может быть, он сделал это из соображения, что вода чище смывает грешки с человеческого тела. Этого уж я точно не знаю.

– Стало быть, бедная женщина была слишком легкомысленна? – спросил Зверобой.

– Не думаю, чтобы чересчур, но, разумеется, грешки за ней водились. Впрочем, всего вероятнее, что старику просто лень было рыть могилу на сухой земле. В характере Юдифи было довольно стали; а ее муженек – настоящий кремень. Немудрено, стало быть, что огонек довольно часто вспыхивал между ними, хотя вообще они жили достаточно дружно и согласно. С своей стороны я всегда уважал Юдифь Гуттер, как мать прекрасной девушки, которая носит ее имя. Это я говорю о старшей дочери Тома, которую также зовут Юдифью.

Да, я слыхал об этой девушке, хотя делавары по-своему произносили ее имя. Судя по их рассказам, я не думаю, чтоб Юдифь Гуттер могла мне понравиться.

– Тебе? Это очень забавно! – воскликнул Скорый Гэрри, покраснев в запальчивости от того равнодушия, с каким его товарищ отозвался о девушке. – Как ты смеешь соваться, когда идет речь о Юдифи Гуттер? Ты – молокосос, у которого не обсохло на губах молоко матери. Не беспокойся, любезный: Юдифь Гуттер не захочет и взглянуть на тебя.

– Вот что, Гэрри: теперь июнь, ни одно облачко не заслоняет от нас солнца, и горячиться бесполезно, – отвечал Зверобой спокойным тоном. – Я не советую тебе выходить из себя. У каждого свои мысли, и я надеюсь, что белка может думать о дикой кошке, что ей угодно.

– Разумеется, если только дикая кошка не проведает об этом. Впрочем, ты еще молод, легкомыслен, и я охотно тебе прощаю. К чему, в самом деле, нам ссориться из-за девушки, которой ты еще и не видал? Смешно было бы считать соперником какого-нибудь молокососа… А кстати, что говорили о ней делавары?

– Они хвалили ее ум и красоту, но прибавляли, что она ветрена и любит окружать себя поклонниками.

– Ах, черт бы их побрал! Да они нарисовали тебе самый верный портрет Юдифи Гуттер! Сказать правду, Зверобой, если бы не эта ветреность, быть бы ей моей женою года два назад. Была, впрочем, и еще причина, почему я не женился…

– Какая, например? – спросил охотник с видом человека, которого мало интересует этот разговор.

– Я в то время не был уверен, любит ли она меня. Плутовка слишком хороша и знает себе цену. Не растут на этих горах деревья стройнее ее стана, и ты не увидишь серны, которая прыгала бы с такою легкостью. Но при всем этом ее недостатки слишком резко бросаются в глаза. Было время, я клялся никогда не видеть этого озера.

– И вот ты опять идешь к нему?

– Ах, Зверобой, ты еще новичок в этих делах, и трудно тебе растолковать, на что бывает похож человек, когда любовь овладевает его сердцем. Если бы ты знал Юдифь, как я ее знаю! По временам наезжают на это озеро для рыбной ловли крепостные офицеры с берегов Могаука, и вот тогда-то кокетка теряет свою голову. Она рядится, как кукла, и всем в ту пору делает кокетливые глазки.

– Дочь бедного отца должна понимать свое положение, – простодушно заметил Зверобой. – Я уверен, что ни один из офицеров, ухаживая за Юдифью, не имеет честных намерений.

– Вот это-то меня и бесит.

– Зачем же ты о ней думаешь, Генрих Марч? На твоем месте я давно бы убежал в лес от такой женщины.

– Советовать легко, приятель, но не так-то легко выполнять советы, коль скоро дело идет о Юдифи. Признаться, я подумывал увезти ее насильно и жениться на берегу Могаука в какой-нибудь трущобе, куда, авось, не попал бы ни один из этих офицеров. У старика Тома осталась бы еще дочка, не красавица, правда, и не очень умная, но зато примерная смиренница.

– Есть, стало быть, еще другая птичка в этом гнезде? Вот что! Делавары, однако, говорили только о Юдифи.

– Немудрено. Подле красавицы Юдифи Гэтти стушевывается. Впрочем, по-моему, и Гэтти довольно мила; только, что касается ума, – бедняжка не совсем хорошо умеет отличать правую сторону от левой.

– Краснокожие особенно уважают таких слабых умом людей: они думают, что «злой дух» не может поселиться в них, – заметил Зверобой.

– Ну, «злому духу» не о чем хлопотать возле бедной Гэтти. Старик отец и умная сестра не спускают с нее глаз… Одним словом, я был бы в отчаянии, если бы теперь, после шестимесячного отсутствия, нашел, что Юдифь угораздило выйти замуж.

– А разве она подала тебе какие-нибудь надежды?

– В том-то и дело, что нет. Не знаю, право, как все это выходит. я, видишь ли, недурен, и в этом уверяет меня каждый ручей, освещаемый солнечным лучом, а между тем я никак не мог от нее добиться ни обещания, ни даже ласковой улыбки, хотя иной раз она без умолку хохотала по целым часам. Ну, да что тут толковать? Если Юдифь Гуттер осмелилась выйти замуж – быть ей премилой вдовушкой на двадцатом году своей жизни.

– Неужели, Гэрри, ты решишься погубить человека единственно за то, что его предпочли тебе?

– Почему же нет? Если враг загородил мне дорогу, я имею право раздавить его, как мне угодно. Всмотрись в меня хорошенько: разве я похож на человека, способного подставить свою шею какому-нибудь вкрадчивому торгашу, который задумает перебить у меня красавицу? Нет, слуга покорный, это было бы из рук вон! Притом, за отсутствием законов, мы сами поневоле и судьи, и палачи. Пусть, пожалуй, отыщут в лесу мертвое тело. Кому охота идти в колонию с доносом на убийцу?

– Мне, например. Ведь я же буду знать, что ты намеревался спровадить мужа Юдифи?

– Как? Ты осмелишься донести на Скорого Гэрри, ты, низкая тварь, получеловек, полуобезьяна?

– Я готов сказать правду о всяком человеке, кто бы и где бы он ни был.

С минуту Генрих Марч смотрел на своего товарища с безмолвным изумлением. Потом, схватив его обеими руками за плечи, начал трясти охотника с такой ужасною силой, как будто хотел уничтожить его. Зверобой не оробел, и ни одна черта его спокойного и ясного лица не дрогнула. Напротив, он проговорил твердым и решительным голосом:

– Можешь трясти гору сколько угодно, если хватит сил; но тебе, кроме правды, ничего не вытрясти из меня, Генрих Марч. Очень вероятно, что Юдифь еще не замужем, но если, сверх ожидания, есть у нее муж, я воспользуюсь первым же случаем, чтобы передать ему наш разговор.

Взглянув на своего товарища еще с большим изумлением, Скорый Гэрри произнес:

– Я думал, что мы приятели; теперь вижу, что жестоко ошибался. Это мой последний секрет, залетевший в твое ухо. Знай это, Зверобой!

– Очень рад. Не хочу слышать секретов, если под ними скрывается преступление. Если мы легко можем избежать преследования законов, это не оправдание.

– Какой же ты после этого свободный лесной охотник, гроза и смерть лютых зверей? Лучше бы тебе удалиться к моравским братьям{Религиозная секта.} и копать гряды подле своего дома.

– Я уверен, Гэрри, что в моих поступках и словах ты всегда найдешь только прямоту и откровенность. В твоей безрассудной запальчивости я вижу лишь доказательство того, как мало тебе приходилось жить среди краснокожих. Юдифь Гуттер, без сомнения, еще не вышла замуж, а язык твой, очевидно, в разладе с твоим сердцем. Бросим толковать об этом, и вот тебе моя рука.

Гэрри, казалось, был изумлен как нельзя больше. Принимая мало-помалу веселый и беззаботный вид, он расхохотался до того, что слезы выступили у него на глазах. Потом он взял протянутую руку, и их дружба снова была восстановлена.

– Твоя правда, Зверобой, безрассудно нам ссориться из-за того, что пока остается в пределах догадок. Ведь мы не горожане, черт побери, а вольные люди свободных лесов. В городах совсем другое дело; там иной раз дерутся из-за мыслей.

– Слыхал об этом и я, Генрих Марч. Во всяком случае, мне гораздо приятнее видеть бедную Гэтти, чем эту ветреную красавицу Юдифь.

– Послушай, Зверобой, ты знаешь вообще, что такое охотники, трапперы и бродяги – продавцы кож. И все же я убежден, что во всей этой стране не найдется человека, который бы нанес какое-нибудь оскорбление Гэтти Гуттер.

– Мне очень приятно, Гэрри, что ты отдаешь справедливость делаварам и другим союзным племенам. Краснокожий, действительно, всегда готов принять под свое особое покровительство слабое, лишенное умственных способностей существо… Но уже солнце идет к западу. Не пора ли нам продолжать путь, чтобы поскорее увидеть этих сестер?

Товарищи собрали остатки обеда, вскинули котомки на свои плечи и, оставив поляну, снова углубились в тень густых деревьев.

Глава II

Отыскав поляну и ручей, Скорый Гэрри уже отлично различал далее дорогу и вел своего товарища с уверенностью человека, привыкшего к этим местам. Лес, разумеется, здесь, как и везде, был очень густой, но его не загромождали груды хвороста, и по ровной почве его можно было идти ускоренным шагом. Когда они прошли около мили, Марч остановился и начал с озабоченным видом рассматривать окружающие предметы. Его интересовали даже пни свалившихся деревьев.

– Кажется, мы пришли, куда надо, – заметил он. – Вот бук, здесь дуб, а немного подальше – три сосны и береза с надломленной вершиной. Но все же я не вижу ни утеса, ни сломанных ветвей, о которых говорил тебе.

– Сломанные ветви не совсем еще верный признак, Гэрри Марч. Бывает, и очень часто, ветви переламливаются сами собой. Что же касается буков, сосен и дубов, то около нас сотни этих деревьев.

– Твоя правда, Зверобой, но ты не берешь в расчет этой местности. Я говорю вот об этом буке и дубе…

– А вот, если хочешь, другой бук и другой дуб: видишь, они растут словно братья. Немного подальше опять точно такая же пара деревьев. Ты, без сомнения, отлично ловишь медведей и бобров, но я не думаю, Гэрри, чтобы ты был большой мастер отыскивать скрытые следы. Ну да, так и есть: я вижу теперь, чего ты ищешь.

– Полно городить вздор, хвастливый делавар. Меня хоть сейчас на виселицу, я не вижу ничего в этом лесном лабиринте.

– Смотри вон туда, по прямой линии от этого черного дуба. Видишь ли тот молодой, немножко согнутый бук, прикрепленный ветвями к соседнему дубу? Он не мог так прицепиться сам, и, разумеется, эту услугу оказал ему человек.

– Моя рука оказала ему эту услугу! – вскричал Гэрри. – Это молодое дерево в ту пору пригнулось к земле как бы под бременем несчастий. Я его выпрямил и поставил в это положение. Да, Зверобой, надо сознаться, ты мастерски разгадываешь деревья.

– Мое зрение обостряется, это правда; но все же в этом отношении я не больше, не меньше как ребенок в сравнении с любым из краснокожих. Вот, например, Таменунд{Легендарный вождь, патриарх племени делаваров.} уже старик, и никто не помнит его молодым, а между тем ничто не может ускользнуть от его глаз. Ункас, отец Чингачгука, законного вождя могикан, – другой ясновидящий старец, от которого не укроется и пылинка. Да, мое зрение обостряется, – повторил Зверобой, – но еще не скоро наступит время, когда оно сделается совершенным.

– Кто этот Чингачгук, о котором ты так часто говоришь? – спросил Гэрри, продолжая путь по указанному направлению. – Какой-нибудь краснокожий бродяга? Я уверен в этом.

– Это самый честный краснокожий бродяга, если тебе нравится это имя. При благоприятных обстоятельствах он мог бы сделаться великим вождем племени. Теперь, когда его лишили законных прав, он не более, как делавар – честный, благородный, умный делавар, всеми уважаемый и любимый, потомок несчастного рода и представитель почти уничтоженного племени. Ах, Гэрри, твое сердце надорвалось бы от жалости, если бы ты слышал, как эти несчастные в своих вигвамах рассказывают о могуществе и величии могикан.

– Послушай, друг Натаниэль, – сказал Гэрри, остановившись на дороге и пристально всматриваясь в лицо своего товарища, чтобы придать больше важности своим словам, – если верить всем басням, какие распространяют о себе другие люди, то выйдет на поверку, что все другие – славные герои, и только мы с тобой никуда не годимся. Все краснокожие, я знаю, отчаянные хвастуны, и половина их преданий, поверь мне, сущий вздор.

– В этом есть частица правды, я согласен. Краснокожие любят похвастать, и природа дала им к этому особую склонность. Смотри, мы пришли к тому месту, которое ты искал.

Это замечание прервало разговор. Зверобой указал своему товарищу на ствол огромной липы, отжившей свой продолжительный век и свалившейся на землю от собственной тяжести. Это дерево, как миллионы подобных, лежало там, где упало, и под медленным, но верным влиянием окружающей атмосферы подвергалось гниению, которое опустошило его внутренность еще в ту пору, когда оно стояло на корнях во всей своей красоте и гордом величии. Ствол занимал пространство около сотни футов, и опытный глаз охотников сейчас же узнал в нем то самое дерево, о котором говорил Скорый Гэрри.

– Да, здесь у нас все, что нужно! – вскричал Гэрри, осматривая дерево у корня. – Все здесь сохранено в такой же целости, как в сундуке скупой старухи. Давай руку, Зверобой, и через полчаса мы будем на воде.

Охотник подошел к своему товарищу, и оба они принялись за работу, как люди, привыкшие к занятиям этого рода. Сперва Гэрри сбросил большие куски толстой коры, прикрывавшие огромное дупло дерева, потом оба они вытащили оттуда каноэ{Легкая индейская лодка.}, выделанную из коры и снабженную скамьями, веслами, рыболовными сетями, вообще всем, что нужно для рыбной ловли. Каноэ была довольно велика, но до того легка, что Марч свободно поднял ее с земли и взвалил себе на плечо.

– Ступай вперед, Зверобой, и раздвигай кусты. С остальным управлюсь я один.

Они поспешно тронулись с места. Зверобой пролагал дорогу и брал вправо или влево, как указывал товарищ. Минут через десять они вдруг очутились под палящими лучами солнца, на маленькой песчаной площадке, омываемой с одной стороны водами озера. Отсюда открывался оригинальный, в полном смысле этого слова, вид, и Зверобой не мог удержаться от восклицания, когда перед ним неожиданно открылась великолепная картина. Почти в уровень с площадкой, на которой они стояли, лежало пространство тихой и прозрачной воды, мили на три в длину и на полмили в ширину. К югу от этого места озеро суживалось почти наполовину. Его берега были неправильны и неровны, представляя с одной стороны небольшие мысы, вдававшиеся в озеро, с другой – изгибаясь маленькими бухтами. На севере озеро примыкало к горе, имевшей по обе стороны пологие и ровные скаты. Общий характер местности был гористый.

Кругом царили тишина и какой-то торжественный покой. Везде и со всех сторон виднелись только поверхность озера, гладкого, как стекло, чистое небо и бесконечная перспектива густого леса с богатою растительностью. Вся видимая поверхность земли, от округленных горных вершин до конца озера, была покрыта роскошною зеленью. Ничего не изменила здесь рука человека. Вся картина была делом одной природы.

– Прекрасный вид, очаровательный вид! – воскликнул Натаниэль, опираясь на свой карабин и оглядываясь по всем направлениям направо и налево, на север и на юг. – Краснокожие, как я вижу, не дотронулись здесь ни до одного дерева. Гэрри Марч, твоя Юдифь, должно быть, умная и рассудительная девушка, если она провела половину своей жизни в этом очаровательном месте.

– Она умна, это правда, но прихотлива и своенравна. Впрочем, она не всегда проживала здесь со своим отцом. Старик Том до моего с ним знакомства обыкновенно переселялся на зимнее время в пограничные области, возле крепостей, откуда можно было слышать пушечную пальбу. Там-то Юдифь и познакомилась с ветреными офицерами.

– Но, во всяком случае, Гэрри, это место может иметь благотворное влияние на ее характер, как бы он ни был испорчен. Но что это прямо перед нами, посреди воды? Это не то остров, не то барка?

– Крепостные офицеры называют это За́мком Канадского Бобра, и сам Том Плавучий не возражает против этого названия. Это его постоянный, оседлый дом, потому что, надо тебе сказать, у него два дома: один никогда не переменяет места – вот он перед тобою; другой, напротив, плавает по воде и появляется попеременно в различных частях озера. Этот последний дом он называет «ковчегом».

– Видишь ты этот «ковчег»?

– Нет. Он теперь, я полагаю, на южной стороне или укрылся на якоре в какой-нибудь бухте. Наша каноэ готова, и минут в пятнадцать мы можем доплыть до За́мка Канадского Бобра.

Уложив котомки, оружие и всю свою провизию, они сели в лодку и одним ударом весла оттолкнули ее от берега на несколько саженей. Быстро понесся легкий челнок по ровной поверхности прозрачной воды, и через несколько минут Зверобой уже ясно мог видеть странное здание старика Тома.

За́мок Канадского Бобра красовался на озере в расстоянии, по крайней мере, четверти мили от ближайшего берега. Натаниэль с изумлением заметил, что в этом месте не было ни малейших следов острова: «за́мок» был построен на сваях, вокруг которых виднелась вода, достигавшая, казалось, значительной глубины. Но Гэрри объяснил, что в этом, и только в этом, месте была длинная и узкая отмель, идущая от севера к югу на несколько сотен ярдов.

– Нужно тебе сказать, Натаниэль, – продолжал Гэрри, – что индейцы и охотники три раза сжигали дом на суше старика Тома, и в одной из перепалок с краснокожими он потерял своего единственного сына. С того времени он должен был перебраться на воду, и, по-моему, сделал отлично. Здесь он совершенно в безопасности и может, если не ошибаюсь, устоять против самого сильного нападения. У него нет недостатка ни в порохе, ни в оружии всякого рода, да и за́мок построен так, что ему нечего бояться свинцовых орехов.

Натаниэль, получивший от колонистов некоторые понятия о военном искусстве, видел ясно, что его товарищ не преувеличивал. В самом деле, за́мок был построен так, что в случае атаки все выгоды были на стороне осажденных, а все неудобства – на стороне осаждающих, которых буквально можно было засыпать пулями.

– Ты, любезный Гэрри, как я вижу, превосходно знаешь всю историю этого за́мка, – сказал Натаниэль, когда его товарищ начал описывать все подробности устройства жилья Тома Плавучего. – Неужели любовь так сильна, что мужчина охотно изучает даже историю дома, где живет его возлюбленная?

– Если я знаю все, Натаниэль, мудреного в этом нет ничего. Тут было много народу в то время, когда старик Том сооружал свой за́мок, и мы усердно помогали ему при постройке. Я вынес на своих плечах значительную часть толстых бревен и могу тебя уверить, что на этом берегу все лето раздавались дружные удары топоров. Старик не скупился и каждый день вдоволь угощал нас дичью. Мы в свою очередь не торопились со своими кожами в Альбани и отстроили ему дом на славу. Гэтти глупа, скрыть этого нельзя, но она приготовляла нам отличные обеды, и я в ту пору повеселился на свой пай за гостеприимным столом старого Тома.

Оба охотника подплыли почти к самому за́мку. На лицевой его стороне была расположена дощатая платформа в двадцать квадратных футов.

– Старик Том называет эту набережную своим двором, – сказал Гэрри, привязывая челнок. – Крепостные офицеры в свою очередь называют ее двором за́мка. Я не понимаю, впрочем, какой это двор, если в нем нет никаких запоров. Ну, вот, я так и думал: нет ни души. Вероятно, вся семья отправилась на поиски.

В то время как Гэрри рассматривал на площадке багры, снасти, удочки, сети и другие принадлежности рыболовства, Натаниэль поспешил войти в дом и смотрел на все предметы с любопытством, не свойственным человеку, который так давно освоился со всеми привычками индейцев. Все было чисто и опрятно внутри за́мка, разделенного на несколько маленьких комнат. Самая большая и первая при входе служила в одно и то же время кухней, столовой, гостиной и залой. Мебель была вообще груба, самой простой, незатейливой работы. Впрочем, тут были довольно хорошие стенные часы, стол, два-три стула и прекрасное бюро, взятое, вероятно, из дома, имевшего большие претензии на изящный вкус. Маятник часов качался исправно, и стрелка указывала на одиннадцать, тогда как, судя по солнцу, было гораздо позже. В углу стоял большой кованый сундук. Столовая посуда была незатейлива, но расположена в образцовом порядке.

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Джеймс Купер
Зверобой

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес

* * *

Глава I

Есть наслаждение и в дикости лесов.
Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
И то, чем был, как был моложе,
И то, чем ныне стал под холодом годов.
Тобою в чувствах оживаю.
Их выразить душа не знает стройных слов,
И как молчать об них, не знаю.

Байрон . «Чайльд Гарольд» 1
Перевод К. Н. Батюшкова.

События производят на человеческое воображение такое же действие, как время. Человеку, много путешествовавшему и много видевшему, кажется, будто он живет на свете давным-давно; чем богаче история народа важными происшествиями, тем скорее приобретает она отпечаток древности. Иначе трудно объяснить тот весьма почтенный облик, который уже успели приобрести летописи Америки. Когда мы мысленно обращаемся к первым дням колониальной истории, период этот кажется далеким и темным; тысячи перемен отодвигают рождение нации к эпохе столь отдаленной, что она как бы теряется во мгле времен. А между тем четырех жизней средней продолжительности было бы достаточно, чтобы передать из уст в уста в виде преданий все, что цивилизованный человек совершил в пределах нашей республики. Хотя в одном только штате Нью-Йорк жителей больше, чем в любом из четырех самых маленьких европейских королевств и во всей Швейцарской конфедерации, прошло всего лет двести с тех пор, как голландцы, основав свои первые поселения, вывели этот край из состояния дикости. То, что кажется таким древним благодаря множеству перемен, становится знакомым и близким, как только мы начинаем рассматривать его во временной перспективе.

Этот взгляд в прошлое должен несколько ослабить удивление, которое иначе мог бы почувствовать читатель, рассматривая изображаемые нами картины, а некоторые добавочные пояснения воскресят в его уме те условия жизни, о которых мы хотим здесь рассказать. Исторически вполне достоверно, что всего сто лет назад такие поселки на берегах Гудзона2
Гудзон – большая река, берущая начало в Эдирондекских горах и впадающая в Нью-Йоркский залив. Получила свое имя в честь английского мореплавателя Генри Гудзона, который в 1609 году поднялся по реке до места, где стоит город Олбани.

Как, например, Кливерак, Киндерхук и даже Покипси3
Покипси – город на берегу реки Гудзон (в ее нижнем течении). Основан голландцами в 1690 году.

Не считались застрахованными от нападения индейцев. И на берегах той же реки, на расстоянии мушкетного выстрела от верфей Олбани4
Олбани – один из старейших городов США. Основан голландцами в 1623 году на берегу реки Гудзон. Столица штата Нью-Йорк.

Еще до сих пор расположена резиденция младшей ветви Ван-Ренселлеров5
Ван-Ренселлеры – крупные землевладельцы голландского происхождения. Обосновались недалеко от города Олбани еще в 1630 году.

С бойницами, проделанными для защиты от того же коварного врага, хотя постройка эта относится к более позднему периоду. Такие же памятники детства нашей страны можно встретить повсюду в тех местах, которые ныне слывут истинным средоточием американской цивилизации. Это ясно доказывает, что все наши теперешние средства защиты от вражеского вторжения созданы за промежуток времени, немногим превышающий продолжительность одной человеческой жизни.

События, изложенные в этой повести, происходили между 1740 и 1745 годами. В то время были заселены только четыре графства колонии Нью-Йорк, примыкающие к Атлантическому океану, узкая полоса земли по берегам реки Гудзон от устья до водопадов вблизи истока, да несколько областей по рекам Мохаук6
Мохаук – приток реки Гудзон, впадающий в нее несколько севернее города Олбани.

И Шохери7
Шохери – приток реки Мохаук.

Широкие полосы девственных дебрей пересекали берега Мохаука и простирались далеко в глубь Новой Англии8
Новая Англия – область в северо-восточной части США, прилегающая к Атлантическому океану. Она раньше всего была колонизована переселенцами из Англии.

Скрывая в лесной чаще обутого в бесшумные мокасины9
Мокасины – индейская обувь из кожи, украшенная бисером, мехом и кусочками цветного сукна.

Туземного воина, шагавшего по таинственной и кровавой тропе войны. Если бы взглянуть с птичьего полета на всю область к востоку от Миссисипи, взору наблюдателя представилось бы необъятное лесное пространство, окаймленное близ морского берега сравнительно узкой полосой обработанных земель, усеянное сверкающими поверхностями озер и пересеченное извивающимися линиями рек. На фоне этой грандиозной картины уголок страны, который мы здесь хотим изобразить, показался бы весьма незначительным. Однако мы будем продолжать наше описание в уверенности, что более или менее точное изображение одной части этой дикой области даст достаточно верное представление о ней в целом, если не считать мелких и несущественных различий.

Каковы бы ни были перемены, производимые человеком, вечный круговорот времен года остается неизменным. Лето и зима, пора сева и пора жатвы следуют друг за другом в установленном порядке с изумительной правильностью, предоставляя человеку возможность направить высокие силы своего всеобъемлющего духа на познание вечных законов, которыми управляется это бесконечное однообразие. Столетиями летнее солнце обогревало своими лучами вершины благородных дубов и сосен и посылало свое тепло даже скрывающимся в земле упорным корням, прежде чем послышались голоса, перекликавшиеся в чаще леса, лиственный покров которого купался в ярком блеске безоблачного июньского дня, в то время как стволы деревьев в сумрачном величии высились в окутывавшей их тени. Голоса звучали неодинаково и, очевидно, принадлежали двум мужчинам, которые сбились с пути и пытались найти потерявшуюся тропинку. Наконец торжествующее восклицание возвестило об успехе поисков, и затем какой-то человек гигантского роста выбрался из лабиринта мелких болот на поляну, образовавшуюся, видимо, частично от опустошений, произведенных ветром, и частично под действием огня. Отсюда хорошо было видно небо. Сама поляна, сплошь заваленная стволами деревьев, раскинулась на склоне одного из тех высоких холмов или небольших гор, которыми пересечена почти вся эта местность.

– Здесь можно перевести дух! – воскликнул лесной житель, очутившись под открытым небом и отряхиваясь всем своим огромным телом, как большая дворняга, выбравшаяся из снежного сугроба. – Ура, Зверобой! Наконец-то мы видим дневной свет, а там и до озера недалеко.

Едва только прозвучали эти слова, как второй обитатель леса раздвинул болотные заросли и тоже вышел на поляну. Наскоро приведя в порядок свое оружие и истрепанную одежду, он присоединился к товарищу, уже расположившемуся на привале.

– Ты знаешь это место? – спросил тот, кого звали Зверобоем. – Или ты закричал просто потому, что увидел солнце?

– И то и другое, парень, и то и другое! Я узнаю это местечко и совсем не жалею, что опять увидел такого верного друга, как солнце. Теперь у нас снова все румбы компаса перед глазами, и мы сами будем виноваты, если еще раз заплутаем. Пусть меня больше не зовут Гарри Непоседа, если это не то самое местечко, где прошлым летом разбили свой лагерь и прожили целую неделю охотники за землей10
«Охотниками за землей» называли в те времена людей, бродивших по дев ственным лесам Северной Америки в поисках плодородной земли. Найдя подходящий участок, «охотник за землей» вырубал и выжигал на нем лес и распахивал его. Собрав несколько урожаев, «охотник» забрасывал этот участок и вновь принимался бродить по лесу в поисках плодородных, не истощенных посевами земель.

Вот сухие ветви их шалаша, а вот и родник. Нет, малый, как ни люблю я солнце, я не нуждаюсь в нем, чтобы знать, когда наступает полдень: мое брюхо не уступит любым часам, какие только можно найти в Колонии11
Колония – то есть столица колонии Олбани.

И оно уже прозвонило половину первого. Итак, развяжи котомку, и подкрепимся для нового шестичасового похода.

После этого совета оба занялись необходимыми приготовлениями к своей, как всегда, скромной, но обильной трапезе. Мы воспользуемся перерывом в их беседе, чтобы дать читателю некоторое представление о внешности этих людей, которым суждено играть немаловажные роли в нашей повести. Трудно встретить более благородный образчик цветущего мужества, чем тот из путников, который назвал себя Гарри Непоседа. Его настоящее имя было Генри Марч; но так как обитатели пограничной полосы заимствовали у индейцев обычай давать людям всевозможные клички, то прозвище Непоседа чаще применялось к нему, чем его подлинная фамилия. Нередко также называли его Гарри Торопыга. Обе эти клички он получил за свою стремительность, опрометчивость, резкие манеры и за чрезвычайную подвижность, заставлявшую его вечно скитаться с места на место, почему его знали во всех поселках, разбросанных между британскими владениями и Канадой12
Канадой называли тогда французские поселения на реке Святого Лаврентия. Теперь Канадой называют огромную британскую самоуправляющуюся колонию.

Шести футов четырех дюймов13
То есть 190 сантиметров.

Ростом, Гарри Непоседа был при этом очень пропорционально сложен, и его физическая сила вполне соответствовала гигантской фигуре. Лицо – под стать всему остальному – было добродушно и красиво. Держался он очень непринужденно, и хотя грубость пограничного быта неизбежно сказывалась в его обхождении, величавая осанка огромного тела сглаживала вульгарность его манер.

Зверобой, как Непоседа называл своего товарища, и по внешности и по характеру был человек совсем иного склада. Около шести футов ростом, он выглядел сравнительно худым и тщедушным, хотя все движения его выражали чрезвычайную ловкость, если не чрезвычайную силу. Его молодое лицо было не особенно красиво и только выражением своим подкупало всякого, кто брал на себя труд вглядеться в него более внимательно. Выражение его, свидетельствовавшее о простосердечии, безусловной правдивости, серьезности намерений и искренности чувств, было поистине замечательно.

Сначала даже могло показаться, что за простодушной внешностью скрывается затаенная хитрость, однако при ближайшем знакомстве это подозрение тотчас же рассеивалось.

Оба пограничных жителя были еще очень молоды. Непоседе едва исполнилось лет двадцать шесть – двадцать восемь, а Зверобой был и того моложе. Одежда их не заслуживает особого внимания; надо только заметить, что она была сшита главным образом из оленьих шкур – явный признак того, что ее владельцы проводили жизнь в бесконечных лесах, на самой окраине цивилизованного общества. Тем не менее в одежде Зверобоя чувствовалась забота о некотором щегольстве и живописности, особенно заметная на оружии и снаряжении. Его карабин находился в полной исправности, рукоять охотничьего ножа была покрыта изящной резьбой, роговая пороховница украшена подобающими эмблемами и насечкой, а ягдташ обвит индейским вампумом14
Вампум – связка из раковин, сочетания которых образуют геометрические фигуры. Эти геометрические фигуры имели смысловое значение. Вампумы являлись своеобразными памятными знаками и служили иногда для передачи сообщений.

Наоборот, Гарри Непоседа, по врожденной ли небрежности или из тайного сознания, что его наружность не нуждается в искусственных прикрасах, был одет кое-как, словно выражая этим свое презрение ко всяким побрякушкам.

– Эй, Зверобой, принимайся за дело и докажи, что у тебя делаварский желудок, если ты говоришь, что тебя воспитали делавары!15
Делавары , или ленни-ленапе , как они себя сами называли, – индейское племя, населявшее в XVII–XVIII веках долину реки Делавар (между реками Гудзон и Саскуиханна) и побережье Атлантического океана до нынешней Северной Каролины. Они создали могучий союз племен, боровшийся с гуронским племенным союзом. Делавары по большей части выступали союзниками англичан, в то время как гуроны были в союзе с французами.

– крикнул Непоседа и подал пример товарищу, запихав себе в рот такой кусок дичины, какого хватило бы европейскому крестьянину на целый обед. – Принимайся, парень, и докажи этой лани свое мужество зубами, как ты уже доказал его ружьем.

– Нет, нет, Непоседа, немного мужества надо, чтобы убить лань, да еще в эту пору. Вот уложить тигровую кошку или пантеру16
Пантер в Америке нет, но европейские колонисты часто называли пантерой пуму, или кугуара.

– это дело, – возразил Зверобой, готовясь последовать совету товарища. – Делавары дали мне прозвище не за отважное сердце, а за зоркий глаз и проворные ноги. Охотиться на оленя, конечно, еще не значит быть трусом, но для этого не нужно и особой храбрости.

– Делавары сами не герои, – невнятно пробормотал Непоседа, у которого был полон рот. – Иначе проклятые бродяги минги17
Минги – одно из прозвищ гуронов, могучего племени, входившего в ирокезский племенной союз и жившего в XVIII веке по берегам озер Онтарио и Гурон и реки Святого Лаврентия. Гуроны вели длительную борьбу с делаварами. Во время англо-французских войн они поддерживали французов.

Не превратили бы их в баб.

– Этого дела никто толком не знает и не понимает, – сказал серьезно Зверобой, который мог быть таким же надежным другом, как его товарищ – опасным врагом. – Минги наполнили все леса своей ложью и кривотолками. Я прожил с делаварами десять лет и знаю, что, если дойдет до драки, они не уступят в храбрости всякому другому народу.

– Слушай, мастер Зверобой, раз уж мы об этом заговорили, то почему бы нам не открыться друг другу, как мужчина мужчине? Ответь мне на один вопрос. Тебе так везло на охоте, что ты даже прославился в этом деле. Но подстрелил ли ты хоть разок человека? Случалось ли тебе целиться во врага, тоже способного спустить курок?

Этот вопрос вызвал в груди юноши своеобразную борьбу между ложным стыдом и добросовестностью. Чувства эти отразились на его простодушной физиономии. Борьба длилась, впрочем, недолго. Сердечная прямота восторжествовала над гордостью и бахвальством.

– По совести говоря, ни разу, – ответил Зверобой, – потому что для этого не представлялось подходящего случая. Делавары жили в мире со всеми соседями, пока я гостил у них, а я считаю, что человека можно лишить жизни только во время открытой законной войны.

– Как? Неужели ты ни разу не накрыл с поличным какого-нибудь парня, воровавшего у тебя шкуры или дичь из капканов? Неужто ты не расправился с ним по-свойски, чтобы избавить соседей от хлопот, а виновного от судебных издержек?

– Я не траппер18
Траппером называют в Америке человека, добывающего пушных зверей с помощью капканов и ловушек.

Непоседа, – ответил юноша гордо. – Я добываю себе на жизнь карабином и владею им так, что не уступлю в этом ни одному мужчине моих лет между Гудзоном и рекой Святого Лаврентия. Я никогда не продавал ни одной шкуры, в голове которой не было бы еще одной дыры, кроме созданных самой природой для зрения и дыхания.

– Ай, ай, все это хорошо на охоте, но никуда не годится там, где речь идет о скальпах и засадах! Подстрелить из засады индейца – это значит воспользоваться его собственной любимой уловкой. К тому же у нас теперь законная, как ты говоришь, война. Чем скорее ты смоешь это пятно со своей совести, тем спокойнее будешь спать хотя бы от сознания, что по лесу бродит одним врагом меньше. Я недолго буду водить с тобой компанию, друг Нэтти, если ты не найдешь зверя немного выше четырех футов росту, чтобы попрактиковаться в стрельбе.

– Наше путешествие близится к концу, мастер Марч, и если хочешь, мы расстанемся сегодня же вечером. Меня в здешних местах поджидает приятель, который не погнушается человеком, еще не убившим никого из своих ближних.

– Хотел бы я знать, что привело сюда этого проныру делавара в такое раннее время года? – пробормотал Непоседа с видом, одновременно выражавшим и недоверие и пренебрежение. – И где, говоришь ты, молодой вождь назначил тебе свидание?

– У маленькой круглой скалы, на озере, где, как мне говорили, индейские племена сходятся, чтобы заключать договоры и закапывать в землю свои боевые топоры. Об этой скале я часто слышал от делаваров, хотя мне самому и озеро и скала совершенно незнакомы. Этой страной сообща владеют минги и могикане19
Могикане – индейское племя, жившее в нижнем течении Гудзона. Могикане входили в племенной союз делаваров. Племя это вымерло целиком.

; в мирное время оба племени охотятся здесь и ловят рыбу, но одному богу известно, что должно здесь твориться во время войны.

– Сообща! – воскликнул Непоседа, громко расхохотавшись. – Хотелось бы мне знать, что скажет на это Плавучий Том – Хаттер. Он считает озеро своей собственностью по праву пятнадцатилетнего бесспорного владения и не уступит его без боя ни мингам, ни делаварам.

– А как посмотрят в Колонии на этот спор? Эта земля должна иметь какого-нибудь владельца. Помещики поделили между собою пустыню даже в тех местах, куда и носу не смеют показать, чтобы взглянуть на свои поместья.

– Так, быть может, делается в других частях Колонии, Зверобой, но только не здесь. Ни одна живая душа не владеет даже пядью земли в этой части страны. Перо никогда не прикасалось к бумаге, чтобы закрепить за кем-нибудь здешние холмы и долины. Старый Том не раз говорил мне об этом. Вот почему он требует, чтобы его считали здесь единственным хозяином. А если он чего-нибудь требует, то уж сумеет постоять за себя.

– Судя по всему, что я от тебя слышал, Непоседа, этот Плавучий Том не совсем обыкновенный человек. Он не минг, не делавар и не бледнолицый. По твоим словам, он владеет озером уже очень давно. Что же это за человек? Какой он породы?

– Старый Том скорее выхухоль, чем человек. Повадками он больше походит на это животное, чем на своих ближних. Иные думают, что в молодые годы он гулял по соленой воде и был товарищем известного Кида20
Кид – известный английский пират.

Которого повесили за морской разбой гораздо раньше, чем мы с тобой успели родиться. Том поселился в здешних местах, полагая, что королевские крейсеры никогда не переплывут через горы и что в лесах он может спокойно пользоваться награбленным добром.

– Он ошибается, Непоседа, сильно ошибается. Человек нигде не может спокойно пользоваться награбленным добром.

– Он, вероятно, относится к этому иначе. Я знал людей, которым жизнь была не в жизнь без разных увеселений, знал и других, которые лучше всего чувствовали себя в своем углу. Знал людей, которые до тех пор не успокоятся, пока кого-нибудь не ограбят; знавал и таких, которые не могли себе простить, что когда-то кого-то ограбили. Человеческая природа очень причудлива в таких делах. Но старый Том сам по себе. Награбленным добром, если только оно у него есть, он пользуется спокойно и с удобствами в обществе своих дочерей и ни о чем другом не помышляет.

– Ах, так у него есть дочери! От делаваров, охотившихся в здешних местах, я слышал целые истории про этих молодых девушек. А мать у них есть, Непоседа?

– Когда-то была. Но она умерла и потонула года два назад.

– Что такое? – воскликнул Зверобой, с удивлением глядя на товарища.

– Умерла и потонула, говорю я – и надеюсь, что на достаточно хорошем английском языке. Старик спустил жену в озеро, когда увидел, что ей пришел конец. Я могу это засвидетельствовать, потому что лично присутствовал при церемонии. Но хотел ли он избавить себя от труда рыть могилу – что не так-то легко в лесу среди корней – или считал, что вода лучше смывает грехи, чем земля, этого я, право, не берусь сказать.

– Должно быть, бедная женщина была большой грешницей, если муж не хотел потрудиться для упокоения ее тела.

– Не совсем так, хотя у нее были свои недостатки. Я думаю, что Юдифь Хаттер была настолько хороша, насколько это возможно для женщины, жившей так долго вдали от церковного звона, но, по-видимому, Том считал, что потрудился для нее совершенно достаточно. Правда, у нее в характере было немало стали, и так как старик Хаттер – настоящий кремень, то подчас между ними вспыхивали искры. Но, в общем, можно сказать, что они жили довольно дружно. Когда они начинали ссориться, слушателям удавалось порой заглянуть в их прошлое, как можно заглянуть в самые темные чащи леса, если заблудившийся солнечный луч пробьется к корням деревьев. Но я всегда буду уважать старуху Юдифь, потому что она была матерью такого создания, как Юдифь Хаттер, ее дочка.

– Да, делавары упоминали имя «Юдифь», хотя и произносили его на свой лад. Судя по их рассказам, не думаю, чтобы эта девушка была в моем вкусе.

– В твоем вкусе! – воскликнул Марч, взбешенный равнодушием и самонадеянностью товарища. – Какого черта ты суешься со своим вкусом, когда речь идет о такой девушке, как Юдифь! Ты еще мальчишка, зеленый юнец, едва успевший пустить корни в землю. За Юдифью начали ухаживать мужчины, когда ей было всего пятнадцать лет, то есть без малого пять лет назад. Да она и не взглянет на такого молокососа, как ты.

– Теперь июнь и на небе ни облачка, Непоседа, так что весь этот жар ни к чему, – ответил Зверобой совершенно спокойно. – У каждого свой вкус, и даже белка имеет право судить о тигровой кошке.

– Но не слишком умно с ее стороны сообщать об этом мнении тигровой кошке, – проворчал Марч. – Впрочем, ты молод и несмышлен, поэтому я прощаю тебе твое невежество. Послушай, Зверобой, – с добродушным смехом прибавил он после недолгого размышления, – послушай, Зверобой: мы с тобой поклялись быть друзьями и, конечно, не станем ссориться из-за легкомысленной вертушки только потому, что она случайно уродилась хорошенькой, тем более что ты никогда не видел ее. Юдифь создана для мужчины, у которого уже прорезались все зубы, и глупо мне опасаться мальчика… Что же говорили делавары об этой плутовке? В конце концов, индеец может судить о женском поле не хуже белого.

– Они говорили, что она хороша собой, приятна в разговоре, но слишком любит видеть вокруг себя поклонников и очень ветрена.

– Сущие черти! Впрочем, какой школьный учитель может помериться с индейцем там, где идет речь о природе! Некоторые люди думают, что индейцы пригодны только для охоты и для войны, но я говорю, что это мудрецы, которые разбираются в мужчинах так же хорошо, как в бобрах, а в женщинах не хуже, чем в тех и других. Характер Юдифи точно таков! Говоря по правде, Зверобой, я женился бы на этой девчонке еще два года назад, если бы не два особых обстоятельства, одно из которых это самое легкомыслие.

– А какое же второе? – спросил охотник, продолжая есть и, очевидно, мало интересуясь разговором.

– Второе – в том, что я не уверен, пожелает ли она выйти за меня. Плутовка красива и знает это. Мальчик! На этих холмах нет дерева более стройного, дуновения ветра более нежного, и ты никогда не видел лани, которая прыгала бы с такой легкостью. Ее бы прославляли в один голос, не будь у нее недостатков, которые слишком заметны. Иногда я даю клятву больше не ходить на озеро.

– Почему же ты всегда возвращаешься? Вот видишь, никогда не следует клясться.

– Ах, Зверобой, ты новичок в этих делах! Ты такой благо нравный, как будто никогда за всю жизнь не покидал города. Я – иное дело. Какая бы мысль ни пришла мне в голову, мне всегда хочется выругаться или поклясться. Если бы ты знал Юдифь, как знаю ее я, то понял бы, что иногда простительно чуточку посквернословить. Случается, что офицеры из фортов на Мохауке приезжают на озеро ловить рыбу и охотиться, и тогда это создание совсем теряет голову. Как она начинает тогда рядиться и какую напускает на себя важность в присутствии своих ухажеров!

– Это не подобает дочери бедного человека, – ответил Зверобой степенно. – Все офицеры – знатного происхождения и на такую девушку, как Юдифь, могут смотреть только с дурными намерениями.

– Это меня и бесит и успокаивает. Я, правда, опасаюсь одного капитана, и Джуди должна винить только себя и свою дурь, если я не прав. Но, вообще говоря, я склонен считать ее скромной и приличной девушкой, хотя даже облака, плывущие над этими холмами, не так переменчивы, как она. Вряд ли довелось ей встретить дюжину белых, с тех пор как она перестала быть ребенком, а поглядел бы ты, как форсит перед офицерами.

– Я бы давно бросил думать о такой девушке и занялся бы только лесом. Лес никогда не обманет.

– Если бы ты знал Юдифь, то понял бы, что это гораздо легче сказать, чем сделать. Будь я спокоен насчет офицеров, силой бы утащил девчонку к себе на Мохаук, заставил бы ее выйти за меня замуж, несмотря на все ее капризы, и оставил бы старика Тома на попечение Гетти, его второй дочери, которая хоть и не так красива и бойка, как ее сестрица, зато гораздо лучше понимает свои обязанности.

– Стало быть, еще одна птица из того же гнезда? – удивленно спросил Зверобой. – Делавары говорили мне только об одной.

– Немудрено, что, когда говорят о Юдифи Хаттер, забывают о Гетти Хаттер. Гетти всего лишь мила, тогда как ее сестра… Говорю тебе, мальчик, другой такой не сыщешь отсюда до самого моря! Юдифь бойка, речиста и лукава, как старый индейский оратор, тогда как бедная Гетти в лучшем случае только «Так указывает компас».

– Что такое? – переспросил Зверобой.

– Да это офицеры ее прозвали: «Так указывает компас». Я полагаю, они хотели этим сказать, что она всегда старается идти в должном направлении, но никогда не знает, как это сделать. Нет, бедная Гетти совсем дурочка и постоянно сбивается с прямого пути то в одну, то в другую сторону. Старый Том очень любит девчонку, да и Юдифь тоже, хотя сама она бойка и тщеславна. Не будь этого, я бы не поручался за безопасность Гетти среди людей такого сорта, какой иногда попадается на берегах озера.

– Мне казалось, что люди здесь появляются редко, – сказал Зверобой, видимо, обеспокоенный мыслью, что так близко подошел к границам обитаемого мира.

– Это правда, парень, едва ли два десятка белых видели Гетти. Но двадцать заправских пограничных жителей – охотников-трапперов и разведчиков – могут натворить бед, если постараются. Знаешь, Зверобой, я буду в отчаянии, если, вернувшись после шестимесячной отлучки, застану Юдифь уже замужем.

– Эта девушка призналась тебе в любви или как-нибудь иначе обнадежила тебя?

– Совсем нет! Право, не знаю, в чем тут дело. Ведь я недурен собой, парень. Так мне, по крайней мере, кажется, когда я гляжусь в родник, освещенный солнцем. Однако я никогда не мог вынудить у этой плутовки обещание выйти за меня замуж, не мог добиться от нее сердечной улыбки, хотя она готова хохотать целыми часами. Если она осмелилась обвенчаться в мое отсутствие, то узнает все радости вдовства, не дожив и до двадцати лет.

– Неужели, Гарри, ты способен сделать что-либо худое избранному ею человеку только потому, что он больше пришелся ей по душе?

– А почему бы и нет? Если враг встанет на моем пути, как не отшвырнуть его в сторону? Погляди на меня! Такой ли я человек, чтобы позволить какому-нибудь проныре и плуту, торговцу пушниной, обойти меня в таком важном для меня деле, как любовь Юдифи Хаттер? Кроме того, мы живем здесь без законов и поневоле должны быть сами и судьями и палачами. Когда в лесу найдут мертвеца, кто скажет, кем он убит, если даже в Колонии займутся этим делом и поднимут шум?

– Если убитый окажется мужем Юдифи Хаттер, то после всего, что ты сказал мне, я сумею направить людей из Колонии на верный след.

– Ты, молокосос, мальчишка, гоняющийся за дичью, – ты смеешь грозить доносом Гарри Непоседе, словно это так же просто, как свернуть голову цыпленку?!

– Я не побоюсь сказать правду, Непоседа, о тебе, так же как и о любом другом человеке, кем бы он ни был.

С минуту Марч глядел на товарища в молчаливом изумлении. Потом, схватив Зверобоя обеими руками за горло, он встряхнул его хрупкое тело с такой силой, как будто хотел переломать ему все кости. Марч не шутил: гнев пылал в глазах великана. Имея дело с таким громадным детиной, да еще в безлюдной глуши, вдали от всякой помощи, любой бы струсил и поддался бы искушению пойти на попятный. Но Зверобой не испугался. Лицо его не изменилось, рука не дрогнула, и он сказал совершенно спокойным голосом:

– Ты можешь трясти меня, Непоседа, до тех пор, пока не расшатаешь гору, и все-таки ничего, кроме правды, из меня не вытрясешь. Весьма вероятно, что у Юдифи Хаттер нет мужа, которого бы ты мог убить, и ты никогда не будешь иметь случая подстеречь его. Но если она замужем, я при первой же встрече скажу ей о твоей угрозе.

Марч разжал пальцы и сел, с молчаливым изумлением смотря на своего спутника.

– До сих пор я думал, что мы друзья, – вымолвил он наконец. – Но это мой последний секрет, который попал в твои уши.

– Я не желаю знать твоих секретов, если все они подобного же сорта. Я знаю, что мы живем в лесах, Непоседа, и считаем себя свободными от людских законов. Быть может, это отчасти верно. Но все-таки есть закон, который властвует над всей вселенной, и тот, кто пренебрегает им, пусть не зовет меня своим другом.

– Черт меня побери, Зверобой, я и не предполагал, что в душе ты принадлежишь к моравским братьям21
Моравские братья – религиозная секта, основанная в Чехии еще в XV веке. В XVIII веке члены этой секты вели миссионерскую работу среди индейцев Северной Америки, главным образом среди делаваров. Моравские братья написали о делаварах несколько книг. Книги эти очень интересны, потому что миссионеры видели делаваров тогда, когда их почти еще не коснулось влияние белых.

А не честный, прямодушный охотник, за какого выдаешь себя!

– Честен я или нет, Непоседа, во всяком случае, я всегда буду так же прямодушен на деле, как на словах. Но глупо поддаваться внезапному гневу. Это только доказывает, как мало ты жил среди краснокожих. Без сомнения, Юдифь Хаттер еще не замужем, и ты говорил то, что взбрело тебе на язык, а не то, что подсказывает сердце. Вот тебе моя рука, и не будем больше говорить и вспоминать об этом.

Непоседа, как видно, удивился еще больше. Но потом захохотал так громко и добродушно, что даже слезы выступили у него на глазах.

Затем он пожал протянутую руку, и оба спутника опять стали друзьями.

– Из-за пустой мысли ссориться глупо! – воскликнул Марч, снова принимаясь за еду. – Это больше пристало городским законникам, чем разумным людям, живущим в лесу. Мне рассказывали, Зверобой, что в нижних графствах22
Нижние графства – то есть области, расположенные по нижнему течению рек Гудзон и Саскуиханна. В то время, когда разыгрывалось действие романа, нижние графства были более населенными, чем пустынные места в верховьях Саскуиханны, где бродили Зверобой и Непоседа.

Многие портят себе кровь из-за своих мыслей и при этом доходят до крайности.

– Так оно и есть, так оно и есть… А также из-за других вещей, которых лучше не касаться. От моравских братьев я слышал, что существуют такие страны, где люди ссорятся даже из-за религии, а уж если дело доходит до этого, то смилуйся над ними, боже! Однако мы не станем следовать их примеру, особенно из-за мужа, которого у Юдифи Хаттер, быть может, никогда не было и не будет. Меня же лично больше интересует слабоумная сестра, чем твоя красавица. Нельзя остаться равнодушным, встречая ближнего, который хотя по внешности самый обыкновенный смертный, но на деле совсем не таков, потому что ему не хватает разума. Это тяжело даже для мужчины, но когда это случается с женщиной, с юным, обаятельным существом, то пробуждает самые жалостные мысли, какие только могут быть в душе. Видит бог, Непоседа, эти бедные создания достаточно беззащитны даже в здравом уме. Какая же страшная судьба ожидает их, если этот великий покровитель и вожатый изменяет им!

– Слушай, Зверобой! Ты знаешь, что за народ трапперы – охотники и торговцы пушниной. Их лучший друг не станет отрицать, что они упрямы и любят идти своей дорогой, не слишком считаясь с правами и чувствами других людей. И, однако, я не думаю, чтобы во всей здешней области нашелся хотя бы один человек, способный обидеть Гетти Хаттер. Нет, даже индеец не решится на это.

– Наконец-то, друг Непоседа, ты начинаешь справедливо судить о делаварах и других союзных им племенах. Рад слышать это. Однако солнце уже перевалило за полдень, и нам лучше снова тронуться в путь, чтобы поглядеть, наконец, на этих замечательных сестер.

Гарри Марч весело изъявил свое согласие, и с остатками завтрака скоро было покончено. Затем путники навьючили на себя котомки, взяли ружья и, покинув залитую солнечным светом поляну, снова углубились в глубокую лесную тень.

Джеймс Фенимор Купер

Зверобой, или Первая тропа войны

…Есть наслажденье в бездорожных чащах,

Отрада есть на горной крутизне,

Мелодия - в прибое волн кипящих,

Людей люблю - природа ближе мне,

И то, чем был, и то к чему иду я,

Я забываю с ней наедине.

В своей душе весь мир огромный чуя,

Ни выразить, ни скрыть то чувство не могу я.

Байрон, «Чайльд Гарольд»

События производят на воображение человека такое же действие, как время. Тому, кто много поездил и много повидал, кажется, будто он живет на свете давным-давно; чем богаче история народа важными происшествиями, тем скорее ложится на нее отпечаток древности. Иначе трудно объяснить, почему летописи Америки уже успели приобрести такой достопочтенный облик. Когда мы мысленно обращаемся к первым дням истории колонизации, период тот кажется далеким и туманным; тысячи перемен отодвигают в нашей памяти рождение наций к эпохе столь отдаленной, что она как бы теряется во мгле времен. А между тем, четырех жизней средней продолжительности было бы достаточно, чтобы передать из уст в уста в виде преданий все, что цивилизованный человек совершил в пределах американской республики. Хотя в одном только штате Нью-Йорк жителей больше, чем в любом из четырех самых маленьких европейских королевств и во всей Швейцарской конфедерации, прошло всего лишь двести лет с тех пор, как голландцы, основав свои первые поселения, начали выводить этот край из состояния дикости. То, что кажется таким древним благодаря множеству перемен, становится знакомым и близким, как только мы начинаем рассматривать его в перспективе времени.

Этот беглый взгляд на прошлое должен несколько ослабить удивление, которое иначе мог бы почувствовать читатель, рассматривая изображаемые нами картины, а некоторые добавочные пояснения воскресят в его уме те условия жизни, о которых мы хотим здесь рассказать. Исторически вполне достоверно, что всего сто лет назад такие поселки на восточных берегах Гудзона, как, например, Клаверак, Киндерхук и даже Покипси, не считались огражденными от нападения индейцев. И на берегах той же реки, на расстоянии мушкетного выстрела от верфей Олбани, еще до сих пор сохранилась резиденция младшей ветви Ван-Ренселеров - крепость с бойницами, проделанными для защиты от того же коварного врага, хотя постройка эта относится к более позднему периоду. Такие же памятники детства нашей страны можно встретить повсюду в тех местах, которые ныне слывут истинным средоточием американской цивилизации. Это ясно доказывает, что все наши теперешние средства защиты от вражеского вторжения созданы за промежуток времени, немногим превышающий продолжительность одной человеческой жизни.

События, рассказанные в этой повести, происходили между 1740 и 1745 годами. В то время были заселены только четыре графства колонии Нью-Йорк, примыкающие к Атлантическому океану, узкая полоса земли по берегам Гудзона, от устья до водопадов вблизи истока, да несколько соседних областей по рекам Мохоку и Скохари. Широкие полосы девственных дебрей покрывали берега Мохока и простиралось далеко вглубь Новой Англии, скрывая в лесной чаще обутого в бесшумные мокасины туземного воина, шагавшего по таинственной и кровавой тропе войны. Если взглянуть с высоты птичьего полета на всю область к востоку от Миссисипи, взору наблюдателя представилось бы необъятное лесное пространство, окаймленное близ морского берега сравнительно узкой полосой обработанных земель, усеянное сверкающими озерами и пересеченное извивающимися линиями рек. На фоне этой величественной картины уголок страны, который мы хотим описать, показался бы весьма незначительным. Однако мы будем продолжать наш рассказ в уверенности, что более или менее точное изображение одной части этой дикой области даст достаточно верное представление о ней в целом, если не считать мелких и несущественных различий.

Каковы бы ни были перемены, производимые человеком, вечный круговорот времен года остается незыблемым. Лето и зима, пора сева и пора жатвы следуют друг за другом в установленном порядке с изумительной правильностью, предоставляя человеку возможность направить высокие силы своего всеобъемлющего разума на познание законов, которыми управляется это бесконечное однообразие и вечное изменение. Столетиями летнее солнце обогревало своими лучами вершины благородных дубов и сосен и посылало свое тепло даже прячущимся в земле упорным корням, прежде чем послышались голоса, перекликавшиеся в чаще леса, зеленый покров которого купался в ярком блеске безоблачного июньского дня, в то время как стволы деревьев в сумрачном величии высились в окутывавшей их тени. Голоса, очевидно, принадлежали двум мужчинам, которые сбились с пути и пытались найти потерявшуюся тропинку. Наконец торжествующее восклицание возвестило об успехе поисков, и затем какой-то высокого роста человек выбрался из лабиринта мелких болот на поляну, образовавшуюся, видимо, частично от опустошений, произведенных ветром, и частично под действием огня. Отсюда хорошо было видно небо. Сама поляна, почти сплошь заваленная стволами высохших деревьев, раскинулась на склоне одного из тех высоких холмов или небольших гор, которыми пересечена едва ли не вся эта местность.

Вот здесь можно перевести дух! - воскликнул лесной путник, отряхиваясь всем своим огромным телом, как большой дворовый пес, выбравшийся из снежного сугроба. - Ура, Зверобой! Наконец-то мы увидели дневной свет, а там и до озера недалеко.

Едва только прозвучали эти слова, как второй обитатель леса раздвинул болотные заросли и тоже вышел на поляну. Наскоро приведя в порядок свое оружие и истрепанную одежду, он присоединился к товарищу, уже расположившемуся на привале.

Ты знаешь это место? - спросил тот, кого звали Зверобоем. - Или закричал просто потому, что увидел солнце?

И по той и по этой причине, парень! Я узнал это местечко и очень рад, что снова вижу такого верного друга, как солнце. Теперь румбы компаса у нас опять перед глазами, и если мы еще раз собьемся с пути, то сами будем виноваты. Пусть меня больше не зовут Гарри Непоседа, если это не то самое место, где прошлым летом разбили свой лагерь и прожили целую неделю «охотники за землей». Гляди: вот сухие ветви от их шалаша, а вот и родник. Нет, малый, как ни люблю я солнце, я не нуждаюсь в нем, чтобы знать, когда наступает полдень: мое брюхо не уступит лучшим часам, какие можно найти в Колонии, и оно уже прозвонило половину первого. Итак, развяжи котомку, и подкрепимся для нового шестичасового похода.