В книге, в сущности мемуарной, описываются первые десять лет жизни ребенка (1790-е гг.), проведенные в Уфе и деревнях Оренбургской губернии.

Все начинается с бессвязных, но ярких воспоминаний о младенчестве и раннем детстве - человек помнит, как его отнимали от кормилицы, помнит долгую болезнь, от которой он чуть не умер, - одно солнечное утро, когда ему стало легче, странной формы бутылку рейнвейну, висюльки сосновой смолы в новом деревянном доме и т. д. Самый частый образ - дорога: путешествия считались лекарством. (Подробное описание переездов в сотни верст - к родным, в гости и т. п. - занимает большую часть "Детских годов".) Выздоравливает Сережа после того, как ему становится особенно плохо в большом путешествии и родители, принужденные остановиться в лесу, постлали ему постель в высокой траве, где он и пролежал двенадцать часов, не в силах пошевелиться, и "вдруг точно проснулся". После болезни ребенок испытывает "чувство жалости ко всему страдающему".

С каждым воспоминанием Сережи "сливается постоянное присутствие матери", которая его выходила и любила, может быть поэтому, больше других своих детей.

Последовательные воспоминания начинаются с четырехлетнего возраста. Сережа с родителями и младшей сестрой живут в Уфе. Болезнь "довела до крайней восприимчивости" нервы мальчика. По рассказам няньки, он боится мертвецов, темноты и проч. (разнообразные страхи будут мучить его и дальше). Читать его научили так рано, что он даже не помнит об этом; книга у него была только одна, он знал ее наизусть и каждый день читал вслух сестре; так что когда сосед С. И. Аничков подарил ему "Детское чтение для сердца и разума" Новикова, мальчик, увлекшись книгами, был "точно как помешанный". Особенное впечатление произвели на него статьи, объясняющие гром, снег, метаморфозы насекомых и т. п.

Мать, измученная болезнью Сережи, боялась, что сама заболела чахоткой, родители собрались в Оренбург к хорошему доктору; детей же отвезли в Багрово, к родителям отца. Дорога поразила ребенка: переезд через Белую, собранная галька и окаменелости - "штуфы", большие деревья, ночевки в поле и особенно - рыбная ловля на Деме, которая сразу свела мальчика с ума не меньше чтения, огонь, добытый кремнем, и огонь лучины, родники и т. п. Любопытно все, даже то, "как налипала земля к колесам и потом отваливалась от них толстыми пластами". Отец радуется всему этому вместе с Сережей, а любимая мать, наоборот, равнодушна и даже брезглива.

Встреченные в пути люди не только новы, но и непонятны: непонятна радость родовых багровских крестьян, встретивших семью в деревне Парашине, непонятны отношения крестьян со "страшным" старостой и т. п.; ребенок видит, между прочим, жатву в жару, и это вызывает "невыразимое чувство сострадания".

Патриархальное Багрово не нравится мальчику: дом маленький и печальный, бабушка и тетушка одеты не лучше слуг в Уфе, дед суров и страшен (Сережа был свидетелем одного из его безумных припадков гнева; позже, когда дед увидел, что "маменькин сынок" любит не только мать, но и отца, их отношения с внуком внезапно и резко изменились). Детей гордой невестки, "брезговавшей" Багровом, не любят. В Багрове, до того негостеприимном, что даже кормили детей плохо, брат и сестра прожили с лишком месяц. Сережа развлекается, пугая сестру рассказами о небывалых приключениях и вслух читая ей и своему любимому "дядьке" Евсеичу. Тетушка дала мальчику "Сонник" и какой-то водевиль, сильно подействовавшие на его воображение.

После Багрова возвращение домой так подействовало на мальчика, что он, опять окруженный обшей любовью, вдруг повзрослел. В доме гостят молодые братья матери, военные, окончившие Московский университетский благородный пансион: от них Сережа узнает, что такое стихи, один из дядей рисует и учит этому Сережу, отчего кажется мальчику "высшим существом". С. И. Аничков дарит новые книги: "Анабасис" Ксенофонта и "Детскую библиотеку" Шишкова (которую автор очень хвалит).

Дяди и приятель их адъютант Волков, играя, дразнят мальчика, между прочим, за то, что он не умеет писать; Сережа обижается всерьез и однажды кидается драться; его наказывают и требуют, чтобы он просил прощенья, но мальчик считает себя правым; один в комнате, поставленный в угол, он мечтает и, наконец, заболевает от волнения и усталости. Взрослые пристыжены, и дело кончается общим примирением.

По просьбе Сережи его начинают учить писать, пригласив учителя из народного училища. Однажды, видимо, по чьему-то совету, Сережу посылают туда на урок: грубость и учеников и учителя (который был так ласков с ним дома), порка виноватых очень пугают ребенка.

Отец Сережи покупает семь тысяч десятин земли с озерами и лесами и называет ее "Сергеевской пустошью", чем мальчик очень горд. Родители собираются в Сергеевку, чтобы лечить мать башкирским кумысом, весной, когда вскроется Белая. Сережа не может думать ни о чем другом и с напряжением следит за ледоходом и разливом реки.

В Сергеевке дом для господ не достроен, но веселит даже это: "Окон и дверей нет, а удочки готовы". До исхода июля Сережа, отец и дядька Евсеич удят на озере Киишки, которое мальчик считает своим собственным; Сережа впервые видит ружейную охоту и чувствует "какую-то жадность, какую-то неизвестную радость". Лето портят только гости, правда нечастые: посторонние, даже ровесники, тяготят Сережу.

После Сергеевки Уфа "опостылела". Сережу развлекает только новый подарок соседа: собрание сочинений Сумарокова и поэма "Россиада" Хераскова, которую он декламирует и рассказывает родным разные выдуманные им самим подробности о любимых персонажах. Мать смеется, а отец беспокоится: "Откуда это все у тебя берется? Ты не сделайся лгунишкой". Приходят известия о смерти Екатерины II, народ присягает Павлу Петровичу; ребенок внимательно слушает не всегда понятные ему разговоры обеспокоенных взрослых.

Приходит известие о том, что дедушка умирает, и семья сразу собирается в Багрово. Сережа боится видеть умирающего дедушку, боится, что маменька от всего этого захворает, что зимой они замерзнут в пути. В дороге мальчика мучают печальные предчувствия, и вера в предчувствия укореняется с этих пор в нем на всю жизнь.

Дедушка умирает через сутки после приезда родных, дети успевают попрощаться с ним; "все чувства" Сережи "подавлены страхом"; особенно поражают его объяснения няньки Параши, почему дед не плачет и не кричит: он парализован, "глядит во все глаза да только губами шевелит". "Я почувствовал всю бесконечность муки, о которой нельзя сказать окружающим".

Поведение багровской родни неприятно удивляет мальчика: четыре тетки воют, повалившись в ноги брату - "настоящему хозяину в доме", бабушка подчеркнуто уступает власть матери, а матери это противно. За столом все, кроме Матери, плачут и едят с большим аппетитом. И тогда же, после обеда, в угловой комнате, глядя на незамерзающий Бугуруслан, мальчик впервые понимает красоту зимней природы.

Вернувшись в Уфу, мальчик опять переживает потрясение: рожая еще одного сына, чуть не умирает мать.

Став хозяином Багрова после смерти деда, отец Сережи выходит в отставку, и семья переезжает в Багрово на постоянное житье. Сельские работы (молотьба, косьба и пр.) очень занимают Сережу; он не понимает, почему мать и маленькая сестра к этому равнодушны. Добрый мальчик пытается жалеть и утешать быстро одряхлевшую после смерти мужа бабушку, которую он до того, в сущности, не знал; но ее обыкновение бить дворовых, весьма обычное в помещичьем быту, быстро отвращает от нее внука.

Родителей Сережи зовет в гости Прасковья Куролесова; отец Сережи считается ее наследником и потому ни в чем не перечит этой умной и доброй, но властной и грубоватой женщине. Богатый, хотя и несколько аляповатый дом вдовы Куролесовой поначалу кажется ребенку дворцом из сказок Шахерезады. Подружившись с матерью Сережи, вдова долго не соглашается отпускать семью назад в Багрово; между тем суетливая жизнь в чужом доме, вечно наполненном гостями, утомляет Сережу, и он с нетерпением думает об уже милом ему Багрове.

Вернувшись в Багрово, Сережа впервые в жизни в деревне по-настоящему видит весну: "я следил за каждым шагом весны. В каждой комнате, чуть ли не в каждом окне, были у меня замечены особые предметы или места, по которым я производил свои наблюдения…" От волнения у мальчика начинается бессонница; чтобы он лучше засыпал, ключница Пелагея рассказывает ему сказки, и между прочим - "Аленький цветочек" (эта сказка помещена в приложении к "Детским годам…").

Осенью по требованию Куролесовой Багровы гостят в Чурасове. Отец Сережи обещал бабушке вернуться к Покрову; Куролесова не отпускает гостей; в ночь на Покров отец видит страшный сон и утром получает известие о болезни бабушки. Осенняя дорога назад тяжела; переправляясь у Симбирска через Волгу, семья чуть не потонула. Бабушка умерла в самый Покров; это страшно поражает и Сережиного отца, и капризную Куролесову.

Следующей зимой Багровы собираются в Казань, помолиться тамошним чудотворцам: там никогда не был не только Сережа, но и его мать. В Казани предполагают провести не больше двух недель, но все складывается иначе: Сережу ожидает "начало важнейшего события" в его жизни (Аксакова отдадут в гимназию). Здесь кончается детство Багрова-внука и начинается отрочество.

[ 3 ]

Приходят известия о смерти Екатерины II, народ присягает Павлу Петровичу; ребенок внимательно слушает не всегда понятные ему разговоры обеспокоенных взрослых.

Дедушка умирает через сутки после приезда родных, дети успевают попрощаться с ним; «все чувства» Сережи «подавлены страхом»; особенно поражают его объяснения няньки Параши, почему дед не плачет и не кричит: он парализован, «глядит во все глаза да только губами шевелит». «Я почувствовал всю бесконечность муки, о которой нельзя сказать окружающим».

Поведение багровской родни неприятно удивляет мальчика: четыре тетки воют, повалившись в ноги брату - «настоящему хозяину в доме», бабушка подчеркнуто уступает власть матери, а матери это противно. За столом все, кроме Матери, плачут и едят с большим аппетитом. И тогда же, после обеда, в угловой комнате, глядя на незамерзающий Бугуруслан, мальчик впервые понимает красоту зимней природы.

Вернувшись в Уфу, мальчик опять переживает потрясение: рожая еще одного сына, чуть не умирает мать.

Вернувшись в Багрово, Сережа впервые в жизни в деревне по-настоящему видит весну: «я следил за каждым шагом весны. В каждой комнате, чуть ли не в каждом окне, были у меня замечены особые предметы или места, по которым я производил свои наблюдения…» От волнения у мальчика начинается бессонница; чтобы он лучше засыпал, ключница Пелагея рассказывает ему сказки, и между прочим - «Аленький цветочек» (эта сказка помещена в приложении к «Детским годам…»).

Сергей Тимофеевич Аксаков

Детские годы Багрова-внука

(Главы)

Вступление

Я сам не знаю, можно ли вполне верить всему тому, что сохранила моя память? Если я помню действительно случившиеся события, то это можно назвать воспоминаниями не только детства, но даже младенчества. Разумеется, я ничего не помню в связи, в непрерывной последовательности; но многие случаи живут в моей памяти до сих пор со всей яркостью красок, со всей живостью вчерашнего события. Будучи лет трех или четырех, я рассказывал окружающим меня, что помню, как отнимали меня от кормилицы… Все смеялись моим рассказам и уверяли, что я наслушался их от матери или няньки и подумал, что это я сам видел. Я спорил и в доказательство приводил иногда такие обстоятельства, которые не могли мне быть рассказаны и которые могли знать только я да моя кормилица или мать. Наводили справки, и часто оказывалось, что действительно дело было так и что рассказать мне о нем никто не мог. Но не все, казавшееся мне виденным, видел я в самом деле; те же справки иногда доказывали, что многого я не мог видеть, а мог только слышать.

Итак, я стану рассказывать из доисторической, так сказать, эпохи моего детства только то, в действительности чего не могу сомневаться.

Отрывочные воспоминания

Самые первые предметы, уцелевшие на ветхой картине давно прошедшего, картине, сильно полинявшей в иных местах от времени и потока шестидесятых годов, предметы и образы, которые еще носятся в моей памяти, – кормилица, маленькая сестрица и мать; тогда они не имели для меня никакого определенного значения и были только безыменными образами. Кормилица представляется мне сначала каким-то таинственным, почти невидимым существом. Я помню себя лежащим ночью, то в кроватке, то на руках матери, и горько плачущим: с рыданьем и воплями повторял я одно и то же слово, призывая кого-то, и кто-то являлся в сумраке слабо освещенной комнаты, брал меня на руки, клал к груди… и мне становилось хорошо. Потом помню, что уже никто не являлся на мой крик и призывы, что мать, прижав меня к груди, напевая одни и те же слова успокоительной песни, бегала со мной по комнате до тех пор, пока я засыпал. Кормилица, страстно меня любившая, опять несколько раз является в моих воспоминаниях, иногда вдали, украдкой смотрящая на меня из-за других, иногда целующая мои руки, лицо и плачущая надо мной. Кормилица моя была господская крестьянка и жила за тридцать верст; она отправлялась из деревни пешком в субботу вечером и приходила в Уфу рано поутру в воскресенье; наглядевшись на меня и отдохнув, пешком же возвращалась в свою Касимовку, чтобы поспеть на барщину. Помню, что она один раз приходила, а может быть, и приезжала как-нибудь, с моей молочною сестрой, здоровой и краснощекой девочкой.

Сестрицу я любил сначала больше всех игрушек, больше матери, и любовь эта выражалась беспрестанным желанием ее видеть и чувством жалости: мне все казалось, что ей холодно, что она голодна и что ей хочется кушать; я беспрестанно хотел одеть ее своим платьицем и кормить своим кушаньем; разумеется, мне этого не позволяли, и я плакал.

Постоянное присутствие матери сливается с каждым моим воспоминанием. Ее образ неразрывно соединяется с моим существованием, и потому он мало выдается в отрывочных картинах первого времени моего детства, хотя постоянно участвует в них.

Тут следует большой промежуток, то есть темное пятно или полинявшее место в картине давно минувшего, и я начинаю себя помнить уже очень больным, и не в начале болезни, которая тянулась с лишком полтора года, не в конце ее (когда я уже оправлялся), нет, именно помню себя в такой слабости, что каждую минуту опасались за мою жизнь. Один раз, рано утром, я проснулся или очнулся, и не узнаю, где я. Все было незнакомо мне: высокая большая комната, голые стены из претолстых новых сосновых бревен, сильный смолистый запах; яркое, кажется летнее, солнце только что всходит и сквозь окно с правой стороны, поверх рединного полога, который был надо мною опущен, ярко отражается на противоположной стене… Подле меня тревожно спит, без подушек и нераздетая, моя мать. Как теперь гляжу на черную ее косу, растрепавшуюся по худому и желтому ее лицу. Меня накануне перевезли в подгорную деревню Зубовку, верстах в десяти от Уфы. Видно, дорога и произведенный движением спокойный сон подкрепили меня; мне стало хорошо и весело, так что я несколько минут с любопытством и удовольствием рассматривал сквозь полог окружающие меня новые предметы. Я не умел поберечь сна бедной моей матери, тронул ее рукой и сказал: «Ах, какое солнышко! как хорошо пахнет!» Мать вскочила, в испуге сначала, и потом обрадовалась, вслушавшись в мой крепкий голос и взглянув на мое посвежевшее лицо. Как она меня ласкала, какими называла именами, как радостно плакала… этого не расскажешь! – Полог подняли; я попросил есть, меня покормили и дали мне выпить полрюмки старого рейнвейну, который, как думали тогда, один только и подкреплял меня. Рейнвейну налили мне из какой-то странной бутылки со сплюснутым широким круглым дном и длинною узенькою шейкой. С тех пор я не видывал таких бутылок. Потом, по просьбе моей, достали мне кусочки или висюльки сосновой смолы, которая везде по стенам и косякам топилась, капала, даже текла понемножку, застывая и засыхая на дороге и вися в воздухе маленькими сосульками, совершенно похожими своим наружным видом на обыкновенные ледяные сосульки. Я очень любил запах сосновой и еловой смолы, которую курили иногда в наших детских комнатах. Я понюхал, полюбовался, поиграл душистыми и прозрачными смоляными сосульками; они растаяли у меня в руках и склеили мои худые длинные пальцы; мать вымыла мне руки, вытерла их насухо, и я стал дремать… Предметы начали мешаться в моих глазах; мне казалось, что мы едем в карете, что мне хотят дать лекарство и я не хочу принимать его, что вместо матери стоит подле меня нянька Агафья или кормилица… Как заснул я и что было после – ничего не помню.

Часто припоминаю я себя в карете, даже не всегда запряженной лошадьми, не всегда в дороге. Очень помню, что мать, а иногда нянька держит меня на руках, одетого очень тепло, что мы сидим в карете, стоящей в сарае, а иногда вывезенной на двор; что я хнычу, повторяя слабым голосом: «Супу, супу», которого мне давали понемножку, несмотря на болезненный мучительный голод, сменявшийся иногда совершенным отвращением от пищи. Мне сказали, что в карете я плакал менее и вообще был гораздо спокойнее. Кажется, господа доктора в самом начале болезни дурно лечили меня и, наконец, залечили почти до смерти, доведя до совершенного ослабления пищеварительные органы; а может быть, что мнительность, излишние опасения страстной матери, беспрестанная перемена лекарств были причиною отчаянного положения, в котором я находился.

Сергей Тимофеевич Аксаков

«Детские годы Багрова-внука»

В книге, в сущности мемуарной, описываются первые десять лет жизни ребёнка (1790-е гг.), проведённые в Уфе и деревнях Оренбургской губернии.

Все начинается с бессвязных, но ярких воспоминаний о младенчестве и раннем детстве — человек помнит, как его отнимали от кормилицы, помнит долгую болезнь, от которой он чуть не умер, — одно солнечное утро, когда ему стало легче, странной формы бутылку рейнвейну, висюльки сосновой смолы в новом деревянном доме и т. д. Самый частый образ — дорога: путешествия считались лекарством. (Подробное описание переездов в сотни вёрст — к родным, в гости и т. п. — занимает большую часть «Детских годов».) Выздоравливает Сережа после того, как ему становится особенно плохо в большом путешествии и родители, принуждённые остановиться в лесу, постлали ему постель в высокой траве, где он и пролежал двенадцать часов, не в силах пошевелиться, и «вдруг точно проснулся». После болезни ребёнок испытывает «чувство жалости ко всему страдающему».

С каждым воспоминанием Сережи «сливается постоянное присутствие матери», которая его выходила и любила, может быть поэтому, больше других своих детей.

Последовательные воспоминания начинаются с четырёхлетнего возраста. Сережа с родителями и младшей сестрой живут в Уфе. Болезнь «довела до крайней восприимчивости» нервы мальчика. По рассказам няньки, он боится мертвецов, темноты и проч. (разнообразные страхи будут мучить его и дальше). Читать его научили так рано, что он даже не помнит об этом; книга у него была только одна, он знал её наизусть и каждый день читал вслух сестре; так что когда сосед С. И. Аничков подарил ему «Детское чтение для сердца и разума» Новикова, мальчик, увлёкшись книгами, был «точно как помешанный». Особенное впечатление произвели на него статьи, объясняющие гром, снег, метаморфозы насекомых и т. п.

Мать, измученная болезнью Сережи, боялась, что сама заболела чахоткой, родители собрались в Оренбург к хорошему доктору; детей же отвезли в Багрово, к родителям отца. Дорога поразила ребёнка: переезд через Белую, собранная галька и окаменелости — «штуфы», большие деревья, ночёвки в поле и особенно — рыбная ловля на Дёме, которая сразу свела мальчика с ума не меньше чтения, огонь, добытый кремнём, и огонь лучины, родники и т. п. Любопытно все, даже то, «как налипала земля к колёсам и потом отваливалась от них толстыми пластами». Отец радуется всему этому вместе с Сережей, а любимая мать, наоборот, равнодушна и даже брезглива.

Встреченные в пути люди не только новы, но и непонятны: непонятна радость родовых багровских крестьян, встретивших семью в деревне Парашине, непонятны отношения крестьян со «страшным» старостой и т. п. ; ребёнок видит, между прочим, жатву в жару, и это вызывает «невыразимое чувство сострадания».

Патриархальное Багрово не нравится мальчику: дом маленький и печальный, бабушка и тётушка одеты не лучше слуг в Уфе, дед суров и страшен (Сережа был свидетелем одного из его безумных припадков гнева; позже, когда дед увидел, что «маменькин сынок» любит не только мать, но и отца, их отношения с внуком внезапно и резко изменились). Детей гордой невестки, «брезговавшей» Багровом, не любят. В Багрове, до того негостеприимном, что даже кормили детей плохо, брат и сестра прожили с лишком месяц. Сережа развлекается, пугая сестру рассказами о небывалых приключениях и вслух читая ей и своему любимому «дядьке» Евсеичу. Тётушка дала мальчику «Сонник» и какой-то водевиль, сильно подействовавшие на его воображение.

После Багрова возвращение домой так подействовало на мальчика, что он, опять окружённый общей любовью, вдруг повзрослел. В доме гостят молодые братья матери, военные, окончившие Московский университетский благородный пансион: от них Сережа узнает, что такое стихи, один из дядей рисует и учит этому Сережу, отчего кажется мальчику «высшим существом». С. И. Аничков дарит новые книги: «Анабасис» Ксенофонта и «Детскую библиотеку» Шишкова (которую автор очень хвалит).

Дяди и приятель их адъютант Волков, играя, дразнят мальчика, между прочим, за то, что он не умеет писать; Сережа обижается всерьёз и однажды кидается драться; его наказывают и требуют, чтобы он просил прощенья, но мальчик считает себя правым; один в комнате, поставленный в угол, он мечтает и, наконец, заболевает от волнения и усталости. Взрослые пристыжены, и дело кончается общим примирением.

Отец Сережи покупает семь тысяч десятин земли с озёрами и лесами и называет её «Сергеевской пустошью», чем мальчик очень горд. Родители собираются в Сергеевку, чтобы лечить мать башкирским кумысом, весной, когда вскроется Белая. Сережа не может думать ни о чем другом и с напряжением следит за ледоходом и разливом реки.

В Сергеевке дом для господ не достроен, но веселит даже это: «Окон и дверей нет, а удочки готовы». До исхода июля Сережа, отец и дядька Евсеич удят на озере Киишки, которое мальчик считает своим собственным; Сережа впервые видит ружейную охоту и чувствует «какую-то жадность, какую-то неизвестную радость». Лето портят только гости, правда нечастые: посторонние, даже ровесники, тяготят Сережу.

После Сергеевки Уфа «опостылела». Сережу развлекает только новый подарок соседа: собрание сочинений Сумарокова и поэма «Россиада» Хераскова, которую он декламирует и рассказывает родным разные выдуманные им самим подробности о любимых персонажах. Мать смеётся, а отец беспокоится: «Откуда это все у тебя берётся? Ты не сделайся лгунишкой». Приходят известия о смерти Екатерины II, народ присягает Павлу Петровичу; ребёнок внимательно слушает не всегда понятные ему разговоры обеспокоенных взрослых.

Приходит известие о том, что дедушка умирает, и семья сразу собирается в Багрово. Сережа боится видеть умирающего дедушку, боится, что маменька от всего этого захворает, что зимой они замёрзнут в пути. В дороге мальчика мучают печальные предчувствия, и вера в предчувствия укореняется с этих пор в нем на всю жизнь.

Поведение багровской родни неприятно удивляет мальчика: четыре тётки воют, повалившись в ноги брату — «настоящему хозяину в доме», бабушка подчёркнуто уступает власть матери, а матери это противно. За столом все, кроме Матери, плачут и едят с большим аппетитом. И тогда же, после обеда, в угловой комнате, глядя на незамерзающий Бугуруслан, мальчик впервые понимает красоту зимней природы.

Вернувшись в Уфу, мальчик опять переживает потрясение: рожая ещё одного сына, чуть не умирает мать.

Став хозяином Багрова после смерти деда, отец Сережи выходит в отставку, и семья переезжает в Багрово на постоянное житье. Сельские работы (молотьба, косьба и пр.) очень занимают Сережу; он не понимает, почему мать и маленькая сестра к этому равнодушны. Добрый мальчик пытается жалеть и утешать быстро одряхлевшую после смерти мужа бабушку, которую он до того, в сущности, не знал; но её обыкновение бить дворовых, весьма обычное в помещичьем быту, быстро отвращает от неё внука.

Родителей Сережи зовёт в гости Прасковья Куролесова; отец Сережи считается её наследником и потому ни в чем не перечит этой умной и доброй, но властной и грубоватой женщине. Богатый, хотя и несколько аляповатый дом вдовы Куролесовой поначалу кажется ребёнку дворцом из сказок Шахерезады. Подружившись с матерью Сережи, вдова долго не соглашается отпускать семью назад в Багрово; между тем суетливая жизнь в чужом доме, вечно наполненном гостями, утомляет Сережу, и он с нетерпением думает об уже милом ему Багрове.

Вернувшись в Багрово, Сережа впервые в жизни в деревне по-настоящему видит весну: «я <…> следил за каждым шагом весны. В каждой комнате, чуть ли не в каждом окне, были у меня замечены особые предметы или места, по которым я производил свои наблюдения…» От волнения у мальчика начинается бессонница; чтобы он лучше засыпал, ключница Пелагея рассказывает ему сказки, и между прочим — «Аленький цветочек» (эта сказка помещена в приложении к «Детским годам…»).

Осенью по требованию Куролесовой Багровы гостят в Чурасове. Отец Сережи обещал бабушке вернуться к Покрову; Куролесова не отпускает гостей; в ночь на Покров отец видит страшный сон и утром получает известие о болезни бабушки. Осенняя дорога назад тяжела; переправляясь у Симбирска через Волгу, семья чуть не потонула. Бабушка умерла в самый Покров; это страшно поражает и Серёжиного отца, и капризную Куролесову.

Следующей зимой Багровы собираются в Казань, помолиться тамошним чудотворцам: там никогда не был не только Сережа, но и его мать. В Казани предполагают провести не больше двух недель, но все складывается иначе: Сережу ожидает «начало важнейшего события» в его жизни (Аксакова отдадут в гимназию). Здесь кончается детство Багрова-внука и начинается отрочество.

В мемуарной книге идет речь о первых десяти лет ребенка (1790-е гг.), проведенных в Уфе. В книге изображается восприятие ребенка, которому интересно узнавать о незнакомых вещах, предметах и прочее. Для него это важно и необходимо. Процесс воспоминаний у детей запускается с ранних лет. Он помнит абсолютно все: запах маминого молока, свою болезнь и новый деревянный домой.

Как известно, постоянным образом ребенка является дорога. По пути домой Сережа себя довольно плохо чувствует. Родители решают остановиться в лесу, чтобы он набрался сил. Одолевая болезнь, ребенок начинает испытывать жалость к людям, которые страдают. Каждое его воспоминание ассоциируется с любовью и заботой матери.

Постепенное воспоминание приходит к детям в возрасте четырех лет. Сережа живет вместе с родителями и сестрой в Уфе. Болезнь настолько много отняла у него сил, что он начинает воспринимать мир иначе. В нем просыпается страх к мертвецам, темноте. У него было только одно успокоение – чтение книг.

Мать, которая сильно переживала болезнь сына, думала о том, как бы она не подхватила от Сережи чахотку. Отправившись к родителям отца, Сережа получил массу удовольствий: он полюбил ночевки в поле и ловлю рыбы, так же как любил читать книги.

При этом мальчику становятся непонятны многие вещи. Ему жалко людей, которые тяжело работают на поле, он страдает вместе с ними. Гостеприимность бабушки и ее печальный дом не впечатляет мальчика, он находится в постоянном напряжении.

В Багрове он окружен любовью и лаской, здесь чувствует себя взрослым. Ему дарят новые книги, которую автор настойчиво хвалит. По просьбе Сережи, мальчика обучают писать, позже его отправляют на урок, где он видит совсем другое, довольно грубое отношение его учителя и других учеников. Его пугает поведение учителя, который бьет ребят.

Отец Сережи приобретает новый дом, который расположен недалеко от озера и леса. Лес они называют «Сергеевской пустошью». Это событие возвеличивает мальчика, он понимает, что все это принадлежит ему. Однако его раздражает большое скопление народа в этом доме, постоянный шум и суета. После Сергеевки Уфа стало какой-то другой.

Вскоре Сережа узнает о смерти дедушки, семья отправляется в Багрово. Мальчик не готов увидеть его, в дороге ему постоянно что-то мерещится. Отношения между родней неприятно Сереже, у него никак не укладывается в голове, почему они дерутся, кричат и плачут. Единственное, что его радует в этой обстановке – это красота зимней природы.

В дальнейшем Сережу влечет к полю, к жатве, он жалеет людей, бабушку после смерти мужа, которую он практически не знал. В его сердце поселилась доброта и жалость одновременно. Осенью по требованию Куролесовой, Багровы гостят в Чурасове. Однако они должны были вернуться к Покрову, но по дороге домой с ними случилось непредвиденное – они чуть не утонули. Смерть бабушки на Покров оказала негативное влияние на всю семью.

Семья собирается помолиться тамошним чудотворцам. Сережу отдают в гимназию, что полностью меняет его жизнь. В этот период кончается детство Багрова-внука и начинается отрочество.

Аксаков С.Т. Детские годы Багрова-внука (о мальчике Серёже) - краткое содержание

Краткое содержание по главам:
1) К читателям 2) Вступление 3) Отрывочные воспоминания

4) Последовательные воспоминания 5) Дорога до Парашина 6) Парашино

7) Дорога из Парашина в Багрово 8) Багрово 9) Пребывание в Багрове без отца и матери

10) Зима в Уфе 11) Сергеевка 12) Возвращение в Уфу к городской жизни

13) Зимняя дорога в Багрово 14) Багрово зимой 15) Уфа 16) Приезд на постоянное житье в Багрово

17) Чурасово 18) Багрово после Чурасова 19) Первая весна в деревне 20) Летняя поездка в Чурасово

21) Осенняя дорога в Багрово 22) Жизнь в Багрове после кончины бабушки.

ОТРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ:

Самые первые предметы, уцелевшие на картине, полинявшей от шестидесяти годов, - кормилица, маленькая сестрица (Надежа - Надежда?) и мать.

Кормилица моя была господская крестьянка и жила за тридцать верст; она отправлялась из деревни пешком в субботу вечером и приходила в Уфу рано поутру в воскресенье; наглядевшись на меня и отдохнув, пешком же возвращалась в свою Касимовку, чтобы поспеть на барщину. Помню, что она один раз приходила, а может быть и приезжала как-нибудь, с моей молочной сестрой, здоровой и краснощекой девочкой.

Сестрицу я любил сначала больше всех игрушек, больше матери, и любовь эта выражалась беспрестанным желаньем ее видеть и чувством жалости.

Мать: Как теперь, гляжу на черную ее косу, растрепавшуюся по худому и желтому ее лицу.

Нянька Агафья (НЕ кормилица!).

"Матушка Софья Николаевна, - не один раз говорила преданная ей душою дальняя родственница Чепрунова, - перестань ты мучить свое дитя; и доктора и священник сказали тебе, что он не жилец. Покорись воле божией: положи дитя под образа, затепли свечку и дай его душеньке выйти с покоем из тела. Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь...". Но с гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что, покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все, что может, для моего спасенья, - и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем - и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.

Когда мы воротились в город, моя мать помолилась богу и решилась оставить уфимских докторов, а принялась лечить меня по домашнему лечебнику Бухана. Мне становилось час от часу лучше.

Медленно поправляясь, я не скоро начал ходить и сначала целые дни, лежа в своей кроватке и посадив к себе сестру, забавлял ее разными игрушками или показываньем картинок.

Игрушки у нас были самые простые: небольшие гладкие шарики или кусочки дерева, которые мы называли чурочками; я строил из них какие-то клетки. Всякая птичка, даже воробей, привлекала мое вниманье и доставляла мне большое удовольствие.

С этих пор щенок по целым часам со мной не расставался; кормить его по нескольку раз в день сделалось моей любимой забавой; его назвали Суркой, он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать лет на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.

Выздоровленье мое считалось чудом, по признанию самих докторов. Мать приписывала его бесконечному милосердию божию, лечебнику Бухана. Бухан получил титло моего спасителя, и мать приучила меня молиться богу за упокой его души при утренней и вечерней молитве. Впоследствии она где-то достала гравированный портрет Бухана, и четыре стиха, напечатанные под его портретом на французском языке.

Как думает мальчик, почему он выздоровел: перебиваясь с копейки на копейку, моя мать доставала старый рейнвейн в Казани, почти за пятьсот верст, через старинного приятеля своего покойного отца, кажется, доктора Рейслейна, за вино платилась неслыханная тогда цена, и я пил его понемногу, несколько раз в день. В городе Уфе не было тогда так называемых французских белых хлебов - и каждую неделю щедро вознаграждаемый почтальон привозил из той же Казани по три белых хлеба. Моя мать не давала потухнуть во мне догоравшему светильнику жизни. Чудное целительное действие дороги не подлежит сомнению. Я считаю также, что двенадцатичасовое лежанье в траве на лесной поляне дало первый благотворный толчок моему расслабленному телесному организму. Не один раз я слышал от матери, что именно с этого времени сделалась маленькая перемена к лучшему.

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ:

Но писать я учился гораздо позднее (чем читать) и как-то очень медленно и долго. Мы жили тогда в губернском городе Уфе и занимали огромный зубинский деревянный дом, купленный моим отцом с аукциона за триста рублей ассигнациями. Дом был обит тесом, но не выкрашен; он потемнел от дождей. Дом стоял на косогоре, так что окна в сад были очень низки от земли, а окна из столовой на улицу, на противоположной стороне дома, возвышались аршина три над землей; парадное крыльцо имело более двадцати пяти ступенек, и с него была видна река Белая почти во всю свою ширину.

Две детские комнаты, в которых я жил вместе с сестрой, выкрашенные голубым цветом, выходили окошками в сад, и посаженная под ними малина росла так высоко, что на целую четверть заглядывала к нам в окна,

Что очень веселило меня и маленькую сестрицу. Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени.

Я сказал уже, что был робок и даже трусоват.

Первые ощущения страха поселили во мне рассказы няньки. Хотя она собственно ходила за сестрой моей, а за мной только присматривала, и хотя мать строго запрещала ей даже разговаривать со мною, но она иногда успевала сообщить мне кое-какие известия о буке, о домовых и мертвецах. Я стал бояться ночной темноты и даже днем боялся темных комнат.

Нянька наша была странная старуха. Она ходила за нами очень усердно, но, по упрямству и невежеству, не понимала требований моей матери и потихоньку делала ей все наперекор.

Я всякий день читал свою единственную книжку "Зеркало добродетели" моей маленькой сестрице. Эту детскую книжку я знал тогда наизусть всю; но теперь только два рассказа и две картинки из целой сотни остались у меня в памяти. Это "Признательный лев" и "Сам себя одевающий мальчик". Я принялся было за "Домашний лечебник Бухана", но и это чтение мать сочла для моих лет неудобным, впрочем, она выбирала некоторые места и, отмечая их закладками, позволяла мне их читать; и это было интересное чтение, т.к. там описывались все травы, соли, коренья и все медицинские снадобья, о которых только упоминается в лечебнике. Я перечитывал эти описания в позднейшем возрасте и всегда с удовольствием, потому что всё это изложено и переведено на русский язык очень толково и хорошо.

Благодетельная судьба послала мне неожиданное новое наслаждение, которое расширило тогдашний круг моих понятий. Против нашего дома жил в собственном же доме С. И. Аничков, старый богатый холостяк, слывший умным и даже ученым человеком. Аничков очень гордился своим депутатством (был направлен от Оренбургского края в комиссию, собранную Екатериною Второй для рассмотрения существующих законов). Аничкова не любили, а только уважали и даже прибаивались его резкого языка и негибкого нрава. К моему отцу и матери он благоволил и даже давал взаймы денег, которых просить у него никто не смел. Аничков, расспросив хорошенько, что я читал, как понимаю прочитанное и что помню, остался очень доволен: и подарил мне "Детское чтение для сердца и разума". Книжек всего было 12, и те не по порядку, а разрозненные. Оказалось, что это не полное собрание "Детского чтения" (было 20 книг). Я читал книжки с восторгом и, несмотря на разумную бережливость матери, прочел все с небольшим в месяц. В детском уме моем произошел совершенный переворот, и для меня открылся новый мир... Многие явления в природе, на которые я смотрел бессмысленно, хотя и с любопытством, получили для меня смысл, значение и стали еще любопытнее.

Болезнь матери: худела, бледнела и теряла силы с каждым днем. Мать сделалась больна от телесного истощения и душевных страданий во время моей болезни. У нее заболела грудь, бок, и наконец появилось лихорадочное состояние. Мать решилась ехать в Оренбург, чтоб посоветоваться там с доктором Деобольтом, который славился во всем крае чудесными излечениями отчаянно больных. Денег на поездку дал Аничков. А нас с сестрой, решились завезти в Багрово и оставить у бабушки с дедушкой. Дедушку с бабушкой мне также хотелось видеть, т.к. я хоть видел их, но помнить не мог: в первый мой приезд в Багрово мне было 8 месяцев. Я собрался прежде всех: уложил свои книжки, т.е. "Детское чтение" и "Зеркало добродетели", не забыл также и чурочки, две книжки "Детского чтения" оставил на дорогу.

ДОРОГА ДО ПАРАШИНА:

В жаркое утро, в исходе июля, разбудили нас с сестрой ранее обыкновенного; напоили чаем; подали карету, и мы все пошли садиться. Я не один раз переправлялся через реку Белую, но, по тогдашнему болезненному состоянию и младенческому возрасту, ничего этого не почувствовал; теперь я был поражен широкою и быстрою рекою, отлогими песчаными ее берегами и зеленою уремой (мелкий лес и кустарник в долинах рек) на противоположном берегу. Нашу карету и повозку стали грузить на паром, а нам подали большую косную лодку. "Ах, какое дерево! Как оно называется?". Срывали мне листья и ветки с разных деревьев и подавали в карету, и я с большим удовольствием рассматривал и замечал их особенности. Отец обещал мне на другой день кормежку на реке Дёме,где хотел показать мне рыбную ловлю,о которой я знал только по его рассказам. Во время отдыха в поднавесе крестьянского двора отец занимался приготовлением удочек (волос из хвоста лошади - лЕса). Это опять было для меня новое удовольствие. Нам помогал Ефрем Евсеев (Серёжа называл его Евсеич), очень добрый и любивший меня слуга. Повар Макей. Ефрем, который в дороге вдруг сделался как будто моим дядькой. Разведение огня доставило мне такое удовольствие, что я и пересказать не могу. Далее ехали по степи к реке Дёме. Кучер Трофим. "А вон, Сережа, - сказал отец, - видишь, как прямо к Дёме идет зеленая полоса и в разных местах по ней торчат беловатые острые шиши? Это башкирские войлочные кибитки, в которых они живут по летам, это башкирские "кочи". Прежнее русло Дёмы - Старица.

По обоим берегам реки врыто по столбу, к ним привязан канат толщиною в руку; по канату ходил плот. Один человек мог легко перегонять этот плот с одного берега на другой. Двое перевозчиков были башкирцы.

Евсеич был страстный охотник до уженья (рыбной ловли). Я с большим трудом вытащил порядочную плотичку.Побежал к матери похвастаться,она его не отпускала,пока он не успокоился(мать не любила ловлю). Отпустили и сестру с няней посмотреть на наше рыболовство.

Ночевали в Чувашах из-за дождя (неприятны матери из-за неопрятности). Селение без улиц; избы были разбросаны в беспорядке; всякий хозяин поселился там, где ему угодно, и к каждому двору был свой проезд.

Мы были встречены страшным лаем собак, которых чуваши держат еще больше, чем татары. Кинулся мне в глаза наряд чувашских женщин: они ходят в белых рубашках, вышитых красной шерстью, носят черные хвосты, а головы и грудь увешаны серебряными деньгами.

Парашино - большое и богатое село, принадлежавшее тетке моего отца, Прасковье Ивановне Куролесовой. Отец должен был осмотреть в нем всё хозяйство и написать своей тетушке, всё ли там в порядке.

«Здравствуй, батюшка Алексей Степаныч!» - имя отца Серёжи.

Староста Мироныч в селе. В Парашине половина крестьян родовых багровских, и что им хорошо известно, что когда-нибудь они будут опять наши.

ПАРАШИНО:

Лежащее на низменности богатое село Парашино, с каменной церковью и небольшим прудом в овраге.

Мы въехали в село. В это время священник, неся крест на голове, предшествуемый диаконом с кадилом, образами и хоругвями и с толпой, шел из церкви для совершения водоосвящения на иордани. Пошли в господский дом. Тут всегда останавливался главный управитель и поверенный бабушки Куролесовой, к-го отец с матерью наз-ли Михайлушкой, а все прочие Михайлом Максимовичем, поэтому флигель всегда был прибран.

Малорослый мужик, широкоплечий, немолодой, с проседью, со страшными глазами был Мироныч (Который встречал! Он староста!). Он родня и любимец Михайлушки.

Конный двор, находившийся на заднем конце господского двора. Главный конюх Григорий Ковляга. Мироныч называл Ковлягу Гришка Ковляжонок, а отец называл его Григорий.

С конного двора отправились мы на родники (их было больше 20). Нашли множество прекрасных, будто обточенных, длинных, похожих на сахарные головки: эти камешки назывались чертовыми пальцами.

Мельница. Долго простояли мы в мельничном амбаре, где какой-то старик, дряхлый и сгорбленный, которого называли засыпкой, седой и хворый, молол… он часто и задыхаясь кашлял.

(Засыпка, Василий Терентьев).

Чертовы пальцы я отдал милой моей сестрице. Мы присоединили новое сокровище к нашим прежним драгоценностям - к чуркам и камешкам с реки Белой, к-е я называл "штуфами" (слово я перенял у Аничкова).

Ехал на крестьянских роспусках первый раз в жизни.
Детские годы Багрова-внука краткое содежание читать онлайн

ДОРОГА ИЗ ПАРАШИНА В БАГРОВО:

Татарской деревни, называющейся Ик-Кармала. Рыбалка на реке Ик. Приехали мы и на кормежку в большое мордовское селение Коровино. В Коровине, где все знали моего дедушку и отца, мы услыхали, что дедушка нездоров. Переехали через реку Насягай.

БАГРОВО:

Бабушка и тетушка встретили нас на крыльце. Бабушка была старая, очень толстая женщина, одетая в такой шушун и так же повязанная платком, как наша нянька Агафья, а тетушка была в такой же кофте и юбке, как наша Параша. Мать взяла нас с сестрой за руки и ввела в горницу дедушки; он лежал совсем раздетый в постели. Седая борода отросла у него чуть не на вершок, и он показался мне очень страшен. Сережа опять хотел в дорогу, ему было невесело в Багрово, он боялся дедушки. Ночью подслушал разговор матери и отца и ужаснулся, что их с сестрой оставят на месяц одних в Багрово. Мать захворала. У ней разлилась желчь и била лихорадка.

Дедушке стало лучше. К нему привели сестру и Серёжу. «Он весь в дядю, Григорья Петровича» (дедушка о Серёже). Он понравился дедушке. И сам он с дедушкой посмелел. В саду везде, где только было местечко, росли подсолнечники и укроп, который там называли "копром".

Мать засобиралась в Оренбург. Дедушка предложил Аксинью для присмотра за детьми. Но мать знала, что Аксинья недобрая и отказалась. Бабушка и тетушка были недовольны, что дети остаются у них на руках, и даже не скрывали этого. Тетушке Татьяне Степановне было поручено поить лекарствами, если дети заболеют, которая всё-таки была подобрее других.

Отец и мать уехали. Серёжа побежал догонять карету с криком: "Маменька, воротись!". Этого никто не ожидал, и его нескоро догнали. Евсеич первый догнал меня. Бабушка дедушке: "Много будет нам хлопот: дети очень избалованы".

ПРЕБЫВАНИЕ В БАГРОВЕ БЕЗ ОТЦА И МАТЕРИ:

С лишком месяц прожили мы с сестрицей, без отца и матери, в негостеприимном Багрове, большую часть времени заключенные в своей комнате, т.к. наступила сырая погода и гулянье по саду прекратилось.

Как текла эта однообразная и невеселая жизнь: просыпались часу в восьмом, нянька водила к дедушке и бабушке; с нами здоровались, потом отсылали в их комнату; около 12:00 выходили обедать. За обедом нас всегда сажали на др. конце стола, прямо против дедушки, на высоких подушках; иногда он бывал весел и говорил с нами, особенно с сестрицей, которую называл козулькой. После обеда мы уходили в свою комнату, куда в 18:00 приносили чай; в 20:00 ужинали, так же водили в залу и сажали против дедушки; после ужина мы прощались и уходили спать.

Первые дни заглядывала в комнату тетушка и как будто заботилась, стала ходить реже и совсем перестала.

Сначала заглядывали, под разными предлогами, горничные девчонки и девушки, дворовые женщины, потом все совершенно нас оставили. Нянька Агафья от утреннего чая до обеда и от обеда до вечернего чая также куда-то уходила, но зато Евсеич целый день не отлучался от нас и даже спал в коридоре у наших дверей.

Сестру любили больше (и дедушка!). Но Серёжа не завидовал. Была особенная причина, почему я не любил и боялся дедушки: я своими глазами видел один раз, как он сердился и топал ногами.

Первые дни я провел в тоске и слезах, но успокоился. Всякий день я принимался учить читать сестрицу, но без пользы. За всё время в Багровее она не выучила даже азбуки; заставлял слушать "Детское чтение". Самая любимая ее игра - игра "в гости": по разным углам, я брал к себе 1 или 2 из ее кукол; угощения и т.д.

Тетушки: Первая - Александра Степановна; она произвела самое неприятное впечатление, и муж ее, к-й их с сестрой очень любил, часто сажал на колени и беспрестанно целовал. Эта тетушка совсем нас не любила, насмехалась, называла городскими неженками, очень нехорошо говорила о матери и смеялась над отцом. Ее муж бывал как-то странен и страшен: шумел, бранился, пел песни… Вторая тетушка была Аксинья Степановна, крестная моя мать; эта была предобрая, их очень любила и очень ласкала, особенно без других; она даже привезла гостинца, изюма и черносливу, но отдала тихонько и велела так есть, чтобы никто не видал. Третья тетушка, Елизавета Степановна, её называли генеральшей, приезжала на короткое время; эта тетушка была прегордая и ничего с нами не говорила. Она привезла с собою двух дочерей.

Евсеич в продолжение этих тяжелых пяти недель сделался совершенно моим дядькой, и я очень полюбил его. Я даже читывал ему иногда "Детское чтение". Однажды я прочел ему "Повесть о несчастной семье, жившей под снегом". Соколик мой (так он звал меня всегда). Рассказ его: «Прошлой зимой мужик Арефий Никитин поехал за дровами в лес, буран; показалось, что он не по той дороге едет, выбился из сил, снегом занесло. Лошадь пришла домой с возом. Его искали, но не нашли. Ехал мужик из Кудрина с собакой; она выкопала нору, оттуда пар, медвежья берлога, откопали Арефья. Теперь здоров, только как-то говорить стал дурно. С тех пор его зовут не Арефий, а Арева". [этот несчастный Арефий замерз через 25 лет в сентябре при легком морозе. молодой Багров его нашел].

У тетушки библиотека состояла из трех книг: из "Песенника", "Сонника" и какого-то театрального сочинения вроде водевиля. сонник и театральную пиеску ("Драматическая пустельга") отдала. выучил наизусть, что сон значит, и любил толковать сны, долго верил в это, только в университете истребилось во мне это суеверие. Дедушка получил 1 письмо из Оренбурга с маленькой записочкой ко мне от матери.

Пошла пятая неделя. Мальчик стал рассеянным. Плакал, боялся, что маменька умерла. потерял всякую способность чем-нибудь заниматься.

Родители вернулись. Мальчик всё рассказал (что с ними были неласковы и т.д.). Доктор Деобольт не нашел чахотки, но нашел др. болезни и лечил от них. Но отпустил мать пораньше, т.к.она соскучилась по детям. С дедушкой наладились отношения. Мама ругалась с бабушкой и теткой, с Агафьей и сказала,что ее не оставит! Перед отъездом приехала добрая тетушка Аксинья Степановна, мать ее очень благодарила.

Обратная дорога в Уфу, также через Парашино, была не так весела. Погода стояла мокрая или холодная.

ЗИМА В УФЕ:

В доме нас встретили неожиданные гости: родные братья матери, Сергей Николаич и Александр Николаич; они служили в военной службе, в драгунском полку, и приехали в отпуск на несколько месяцев. оба очень молодые, красивые, ласковые и веселые, особенно Александр Николаич: он шутил и смеялся с утра и до вечера. Они воспитывались в Москве, в Университетском благородном пансионе, любили читать книжки и умели наизусть читать стихи. дядя Сергей Николаич очень любил рисовать и хорошо рисовал.

Столяр Михей, муж нашей няньки Агафьи, очень сердитый и грубый человек.Здоровье матери укреплялось. Стало ездить намного больше гостей. Мне хорошо памятны те, к-е бывали почти ежедневно: старушка Мертваго и 2 сыновей Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых 2 сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую звали так же, как и мать, Софьей Николавной, сестрица ее, девушка Пекарская; из военных - генерал Мансуров с женою и 2 дочерьми, генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой адъютант Волков и др. офицер Христофович, к-е были дружны с дядями; доктор Авенариус - давнишний друг нашего дома.

Серёжу берегли и нежили. Диета. На воздух не выпускали! В сырую погоду даже из комнаты.

Повар Макей плохо справлялся со своей работой. Миндальное пирожное всегда приготовляла сама мать, и смотреть на это приготовленье было одним из любимых моих удовольствий.

После чтения лучшим моим удовольствием было смотреть, как рисует дядя Сергей Николаич. Он не так любил ездить по гостям, как др. дядя, меньшой его брат, которого все называли ветреником.

Библиотека моя + 2 книги: "Детской библиотекой" Шишкова и "Историей о младшем Кире и возвратном походе десяти тысяч греков, сочинения Ксенофонта". Книги подарил С. И. Аничков.

Оба дяди и приятель их, адъютант Волков, стали дразнить меня: сначала военной службой (указ!); потом что Волков хочет жениться на сестрице и увезти с собой в поход, т.е. хотят разлучить меня с сестрицей и сделать ее чем-то вроде солдата. Волкова столяр Михей ударил молотком по лбу. Месяц Волков не появлялся.

Отец купил башкирскую землю, с лишком 7000 десятин, в 30 верстах от Уфы, по реке Белой, со множест-вом озер. В судебном акте земле дали имя "Сергеевской пустоши", а деревушку, к-ую хотели поселить там в след. весну, заранее назвали "Сергеевкой". Агафья была давно отставлена. Вместо Параши мать взяла к себе для услуг Катерину, княжну (так ее наз. в шутку). Это была калмычка, купленная покойным дедом Зубиным и после его смерти отпущенная на волю. Сначала она нрав. матери, но потом ее отправили обратно в девичью.

Снова шутить начали. Сначала Волков приставал, чтоб я подарил ему Сергеевку. Запустил молотком. Оставили в комнате одного. Не хотел просить прощения у Волкова Петра Николаича. Приходил доктор Авенариус в комнату. Заболел, жар. Выздоровел, попросил прощения. Все чувствовали виноватыми.

Упросил отца и мать, чтоб начали учить писать. Дядя Сергей Николаич начал учить. Дяди-в полк. Уезжая, дядя Сергей Николаич просил отца взять учителя из народного училища. Учитель-Матвей Васильич (фамилии его я никогда не слыхивал); человек очень тихий и добрый. Занимались вместе с Андрюшей. Серёжа скоро его догнал (Андрюша учился раньше у учителя). Однажды Андрюшу и Серёжу взяли в народное училище (розги за пропуски, на коленях позади доски…). У Серёжи отвращение к учителю, через месяц его уволили. Андрюша не оч нравился матери, с сестрой только общался.

В Сергеевку начали потихоньку собираться. Лед раскалывался, река разливалась.

В десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.

СЕРГЕЕВКА:

Всё время в Сергеевке в этом году представляется мне весел. праздником. Усадьба состоит из 2 изб: новой и старой, соединенных сенями; недалеко от них - людская изба, еще не покрытая; остальная часть двора - длинная соломенная поветь вместо сарая для кареты и вместо конюшни для лошадей; вместо крыльца к нашим сеням положены были два камня, один на другой; в новой избе не было ни дверей, ни оконных рам, а прорублены только отверстия для них.

Озеро Киишки. В полуверсте от усадьбы, была поселена очень большая мещеряцкая деревня, называвшаяся также Киишки (озеро и деревню называли просто Кишки). К озеру ловить рыбу. Дуб-1200 лет. Я выудил уже более 20 рыб. Покусали комары.

Башкирский кантонный старшина Мавлюта Исеич (а за глаза - Мавлютка) был один из вотчинников, продавших Сергеевскую пустошь (правильное приготовление и употребление кумыса!). Он жил если не в деревне Киишки, то где-н. очень близко. Он был великан необыкновенной толщины; в нем было 2 аршина 12 вершков роста и 12 пудов веса, как я после узнал; он был одет в казакин и в широчайшие плисовые шальвары; на макушке толстой головы чуть держалась вышитая золотом запачканная тюбетейка; шеи у него не было; голова с подзобком плотно лежала на широких плечах; огромная саблища тащилась по земле. Одна из 7 жен Мавлютки была назначена на приготовление кумыса; она всякий день должна была приходить к нам и приводить с собой кобылу, надоить, заквасить на глазах у матери.

Съехались охотники до рыбной ловли: добрейший генерал Мансуров, страстный охотник до всех охот, с женой и Иван Николаич Булгаков также с женой. Невод. ПарОм с дамами, кроме матери. Поймали много рыбы. Генерал Мансуров был довольнее всех. Мансуров ходил с отцом и с мужем Параши, Федором, ловить сетью на дудки перепелов. Гости уехали, взяв обещание, что мы через неск. дней приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в 20 от Сергеевки, где гостил Мансуров с женою и детьми.

Я не дружился с своими сверстниками и тяготился их присутствием. Голова моя была старше моих лет, и общество однолетних со мною детей не удовлетворяло меня, а для старших я был сам молод.

Через неделю поехали мы к Булгаковым в Алмантаево, которое мне очень не понравилось (ровное местопо-ложенье и дом на пустоплесье, без сада и тени, зато была рыбная река Уршак). Иван Николаич Булгаков, был большой охотник до лошадей, борзых собак и верховой езды. У них в доме все ездили верхом - и дамы и дети. Чуть не упал с лошади. Вернулись к себе. Собирали клубнику. Делали русскую и татарскую пастилу.

В исходе июля переехали в Уфу.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В УФУ К ГОРОДСКОЙ ЖИЗНИ:

Уфа опостылела, сад противен, с сестрой скучно, Сурка одна радовала. Учения прекратились, т.к. без учи-теля не было больших успехов. Загар после 2 месяцев в деревне не проходил и мать пыталась от него лечить. С. И. Аничков подарил кучу книг: "Древняя Вивлиофика" (забросил), "Россиада" Хераскова и полное собрание в 12-ти томах сочинений Сумарокова. "Россиаду" и сочинения Сумарокова читал с жадностью и

С восторженным увлечением. Стал декламировать стихи, подражая одному из дядей. В осенний день, было воскресенье или какой-то праздник, возвращались от обедни из приходской церкви Успения божией матери, по улице проскакал губернаторский ординарец-казак и всем кричал: "Ступайте назад в церковь, присягать новому императору!". Государыня Екатерина Алексеевна умерла. Теперь Павел Петрович. Губернатор радовался, т.к. новый царь его любил… Мы все поедем в Багрово: дедушка умирает. Мне завтра же дадут отпуск, и мы завтра же поедем на переменных (зима). Возок дает нам С. И. Аничков, а кибитку - Мисайловы.

ЗИМНЯЯ ДОРОГА В БАГРОВО:

Дорога продолжалась 2 дня. Татарская изба белая (покушали и т.д.). Мордовская изба грязная и т.д. Подъезжая к Багрову уже вечером, возок наш наехал на пенек и опрокинулся. Я, сонный, ударился бровью об шляпку гвоздя и едва не задохся, потому что Параша, сестрица и множество подушек упали мне на лицо, и особенно т.к. не скоро подняли опрокинутый возок. Параша, Аннушка и даже сестрица, к-я не понимала, что я мог задохнуться и умереть, - смеялись и моему страху, и моей радости. Слава богу, мать не знала, что мы опрокинулись.

БАГРОВО ЗИМОЙ:

Бабушка и тетушка Татьяна Степановна встретили нас на крыльце. Опять отдали гостиную. Дом был весь занят - съехались все тетушки с мужьями; в комнате Татьяны Степановны жила Ерлыкина с 2 дочерьми; Иван Петрович Каратаев и Ерлыкин спали где-то в столярной, а остальные 3 тетушки помещались в комнате бабушки, рядом с горницей дедушки. Перевязали ушибленный глаз. Холодный пот и ужас при мысли что надо увидеть дедушку и он умрет, обнимая Серёжу. Плач. Думали, что дедушка умер, но все нормально. Параша пугала рассказами. Запретили болтать Параше.

Пришла мать, сказала, что дедушка скончался в 6:00 утра и что сейчас придет отец и ляжет спать, т.к. уже не спал 2 ночи. Дедушку положили в зале, читали псалтирь по нему. Серёжа боялся ночевать у себя в гости-ной, они переселились в комнату тетушки Елизаветы Степановны (одною своей стороною выходила на реку Бугуруслан, а вдали выпуклоутесистая Челяевская гора). Серёжа услышал: отец хочет выйти в отставку и переехать на житье в Багрово, у него (Серёжи) будет новая сестрица или братец.

Дедушку хоронить в село Неклюдово. Серёжа, сестра и Параша сидели в бабушкиной горнице, а остальные ушли хоронить. Отец рассказывал матери, что покойный дедушка отдал разные приказанья бабушке; назначил каждой дочери, кроме крестной матери моей, доброй Аксиньи Степановны, по одному семейству из дворовых, а для Татьяны Степановны приказал купить сторгованную землю у башкирцев и перевести туда 25 душ крестьян, к-х назвал поименно; сверх того, роздал дочерям много хлеба и всякой домашней рухляди.

Один раз как-то без Евсеича я заглянул в дедушкину комнату: она пуста, все вещи вынесли, стояла только в углу его скамеечка и кровать, посредине которой лежал тонкий лубок, покрытый войлоком, а на войлоке спали поочередно который-нибудь из чтецов псалтыря. Чтецов было 2: дряхлый старик Еким Мысеич и очень молодой рыжий парень Василий. Серёжа даже почитал псалтирь по дедушке (умел читать церковную печать).

Крестный отец мой, Д. Б. Мертваго давно уже уехал в Питер. Княжевичи с своими детьми переехали в Казань. Мансуровы также со всеми детьми куда-то уехали. Снова начал учить сестру грамоте. Писать прописи я начал уже хорошо, арифметика давно брошена. Сказали, что весной не поедут в Сергеевку.

Споры отца и матери. Еще важная причина для переезда в деревню: письмо от Прасковьи Ивановны Куро-лесовой. Узнав о смерти дедушки, к-го она наз-ла вторым отцом, она писала к отцу, что "нечего ему жить по пустякам в Уфе, служить в каком-то суде из 300 руб. жалованья, гораздо будет выгоднее заняться своим соб-ственным хоз-вом, да и ей, старухе, помогать по ее хоз-ву. Оно же и кстати, потому что Старое Багрово всего 50 верст от Чурасова, где она постоянно живет". В заключение письма она писала, что "хочет узнать в лицо Софью Николавну, с которою давно бы пора ее познакомить; да и наследников своих она желает видеть". Отец доказывал, что тут и рассуждать нечего, если не хотим прогневать тетушку и лишиться всего.

Государь приказал служащим - сюртуки (оберроки) особенного покроя, с гербовыми пуговицами, чтоб жены служащих чинов носили сверх своих парадных платьев что-то вроде курточки, с таким же шитьем, какое носят их мужья на своих мундирах. Мать - мастерица на вышивания; красавица.

В Сергеевку приехал землемер Ярцев, чтоб обмежевать землю. Межеванье обещали покончить в 2 недели. Серёже не говорили это. Жители "Киишек" и "Тимкина", объявили спор и дачу обошли черными (спорными) столбами: обмежеванье белыми столбами означало бесспорность владения.

Конец мая, нас с сестрицей перевели из детской в т.н. столовую, где мы никогда не обедали; с нами спала Параша, а в комнате, к-я отделяла нас от столярной, спал Евсеич: он получил приказание не отходить от меня.

Кажется 1-го июня, случилась жестокая гроза. Зарево от огня. Евсеич сказал - горит соборная троицкая колокольня, которую зажгла молонья. Позвали к матери, она лежала в постели, отец около нее с бабушкой-повитушкой, Аленой Максимовной. Перекрестила и послала спать. Понял, что нездорова. 3 пожара за окном. На след. день: мать точно больна; этого уже не скрывали. Приезжал Авенариус и еще доктор. Мама благосло-вила детей, попрощалась. Серёжа уснул. «Бог дал вам братца, маменька теперь будет здорова» (4 июня).

В детской висела люлька на медном кольце, ввернутая в потолок. Эту люльку подарил покойный дедушка Зубин, когда еще родилась старшая моя сестра, вскоре умершая.

Не видавшись с матерью около недели, я увидел ее, бледную и худую. Крестили ребенка. Детей перевели в прежнюю комнату. Мать поправлялась медленно. Отец подал в отставку, приехали из полка дяди Зубины; оба отставили службу и вышли в отставку; старший с чином майора, а младший - капитаном.

Дядя на прощанье нарисовал мне бесподобную картину на стекле: она представляла болото, молодого охотника с ружьем и легавую собаку, белую, с кофейными пятнами и коротко отрубленным хвостом, которая нашла какую-то дичь, вытянулась над ней и подняла одну ногу. Эта картинка была как бы пророчеством, что я со временем буду страстным ружейным охотником. Дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.

Выехали из Уфы около того же числа, как и 2 года назад. С матерью вместе сидела кормилица с маленьким братцем, а мы с сестрицей и Парашей ехали в какой-то коляске на пазах, которая дребезжала, что очень забав-ляло. Ехали по той же дороге, останавливались на тех же местах, так же удили на Дёме, так же пробыли в Парашине 1,5 суток и так же всё осматривали. Одно Парашино подействовало на меня грустно и тяжело. В этот год там неурожай, так же был сильный падеж рогатого скота. Отец знал из-за чего: "Надо построже смотреть за кожевниками: они покупают у башкирцев за бесценок кожи с дохлых от чумы коров, и от этого у вас в Парашине так часты падежи". На этот раз багровские старики отозвались об Мироныче, что "он стал маненько позашибаться", то есть чаще стал напиваться пьян, но всё еще другого начальника не желали.

ПРИЕЗД НА ПОСТОЯННОЕ ЖИТЬЕ В БАГРОВО:

Встречали бабушка и тетушка Татьяна Степановна. Старый столяр Михей и молодой столяр Аким делали новую горницу (для матери). Мать сказала, что будет жить гостьей, а хозяйка - бабушка. Не вышла к крестьянам. Удили на Бугуруслане.

Стали приезжать тетушки: 1-ая приехала Аксинья Степановна; она была так же ласкова и добра. Приехала Александра Степановна с мужем, она стала совсем другая - ласкова, почтительна, бросалась услуживать матери, точно Параша; мать с ней неласково. Приехала Елизавета Степановна с дочерьми. Гордая генеральша также переменила холодное и надменное обращенье на внимательное и учтивое. Двоюродные сестрицы переменились. Меньшая из них, Катерина, была живого и веселого нрава; но сделавшись учтивее и приветливее, она была с нами так скрытна и холодна, оттолкнула и не дала нам возможности полюбить ее. Все они гостили не подолгу. Приехали Чичаговы. Радость матери сообщилась и мне; я бросился на шею к Катерине Борисовне. Ее муж Петр Иваныч в 1-ый раз обратил на меня свое вниманье и приласкал меня; в Уфе он никогда не говорил со мной. Его доброе расположение ко мне росло с годами, и когда я был уже гимназистом, то он очень любил меня. Мать Екатерины Борисовны, старушка Марья Михайловна Мертваго имела славу необыкновенно то

Краткое содержание детские годы багрова. Изложение: Сергей Тимофеевич Аксаков. Детские годы Багрова-внука. «Детские годы Багрова-внука»

«Детские годы Багрова-внука»

Аксаков С.Т. Детские годы Багрова-внука (о мальчике Серёже) - краткое содержание