Виктория Ивлева - фотограф и журналист, родилась в 1956 году в Ленинграде. Окончила журфак МГУ. Много лет работала в «Новой газете», её работы выходили в «Огоньке», «Московских новостях», немецком Spiegel, французском Figaro, английском Guardian, американском The New York Times и других изданиях. В конце 80-х - начале 90-х снимала почти во всех горячих точках распадающегося СССР. Много работала в африканских странах, помогая различным международным гуманитарным миссиям. В 1991 году сняла репортаж «Внутри Чернобыля», став единственным журналистом, побывавшем внутри этого реактора, а после - единственной российской женщиной, получившей высшую награду World Press Photo Golden Eye. Удостоена премии Союза журналистов России (2007) и немецкой премии имени Герда Буцериуса (2008). Персональная выставка Ивлевой «Апофеоз войны» проходила в Московском музее современного искусства (2005), а «27 фотографий» - в Москве и Нижнем Новгороде (2010). Фотоальбом Temps Present de la Russie (Франция, 1988). Техника: Nikon F4 и Nikon D3.
(Всего 21 фото)
1. Вид на Малый Головин переулок
2. Площадь Павелецкого вокзала и картина Валентина Серова «Девочка с персиками»
3. Московский хлебозавод «Москворечье»
5. Московский хлебозавод «Москворечье»
6. Мойка машин на Краснопролетарской улице. Ночная смена
7. Читающая девушка в метро на «Арбатской»
8. Храм Троицы Живоначальной в Черёмушках
9. Последний поезд метро. Сокольническая линия
10. Вид из окна в дождь
11. Поклонник Esquire у себя дома в Костянском переулке
13. Cтанция метро «Международная»
14. Девочка в вагоне метро на станции «Библиотека имени Ленина»
15. Собака на детской площадке. Нежинская улица
16. Человек в вагоне метро
Российская журналистка Виктория Ивлева побывала во многих горячих точках по всему миру. После начала военных действий на Востоке Украины она раскритиковала действия российских властей и отправилась в регион волонтерить. Благодаря ей и ее товарищам несколько сот человек смогли выехать с неконтролируемых территорий и жить мирной жизнью. До 5 сентября в киевском фонде Изоляция проходит фотовыставка Виктории Ивлевой «Рождение Украины». Platfor.ma поговорила с журналисткой о том, почему она чувствует вину перед нашей страной, как имперство стало диагнозом России и что автор увидела, объехав всю Украину.
Вы снимали внутри реакторного зала ЧАЭС после аварии (Виктория стала единственным журналистом в мире, сделавшим это; за тот репортаж она получила премию World Press Photo. - Platfor.ma), неоднократно бывали в зоне боевых действий, попадали в плен на Востоке Украины. Вам знаком страх?
Страх мне, конечно, знаком. Я, например, до смерти боюсь скорпионов и змей. Наверное, мне знаком страх советской власти и спецслужб, - как и каждому человеку, который жил в Советском Союзе и который живет сейчас в России и в чем-то не согласен с существующей политикой. Но это такой далекий, не совсем настоящий страх. Потому что настоящий все-таки тебе не дает что-то делать. И если ты продолжаешь, то, значит, не очень боишься. Не очень-то тебя и испугали. Но где-то на периферии сознания этот страх все равно есть.
А вот если говорить о том, что меня больше всего не страшит, а тревожит, то это, конечно, Украина. Украина - это самая близкая нам страна, которая никогда в жизни России ничего плохого не сделала, особенно если мыслить ее в системе новых отношений с 1991 года. Даже ввод войск в Чехословакию, даже грузинская война как-то не так на меня подействовали. Потому что ничего более несправедливого я в жизни, скорее всего, и не видела. Хотя говорить о справедливости на войне в любом случае нельзя: раз гибнут люди, то какая может быть справедливость.
Вот это ощущение несправедливости, вины, не дает мне спать. Съемки в ЧАЭС - это была хорошая журналистская история, с должной долей опасности. Такая нормальная ситуация, на которую подписался бы любой настоящий журналист. История, которая будоражила кровь, но там не было никакого чувства вины за что-то. Случилось несчастье, произошла катастрофа. Но моей вины точно в этом нет. Происходящее же сейчас на наших глазах, конечно, - совершенно иное.
- Ваш фотопроект называется «Рождение Украины». Многие тоже связывают Майдан и последние два года с рождением новой страны и нового народа. Как вы считаете, почему это случилось только через 25 лет после появления, собственно, государства Украина?
Потому что нужно было, чтобы выросло непоротое поколение. Нужно было 25 лет людей не трогать. Страна не могла родиться на развалинах Советского Союза. Хотя, как выясняется, это вовсе не были развалины - он стоял и до сих пор стоит. Дело даже не в том, что должна была вырасти генерация новых людей, которые не жили при СССР. Должны были вырасти люди, которых не научили бояться. Вот в России они не выросли. А у вас - да. Причем это генерация не возрастная. Просто если 25 лет тебя не трогают - даже если тебя перестали трогать в 30, а тебе стало 55, - то ты другой. Ты перестал бояться.
То, что в вашей стране рождается новый народ, было мне понятно и в процессе Майдана, и после. Это ощущение просто было разлито в воздухе, и оно отлично показано в фильме Лозницы . У Евтушенко есть такие строчки в поэме «Стенька Разин»:
Стоит все терпеть бесслезно,
быть на дыбе,
если рано или поздно
прорастают
у безликих на лице...
Вот после Майдана лица проросли. И хотя со всех сторон слышишь, что ничего у вас не меняется, ворье у власти, войну, которую могли бы закончить за одну секунду, не заканчивают, они там все повязаны и прочее, и прочее, - и многое из этого, увы, верно - так вот, несмотря на все это, я все равно вижу огромный отрыв Украины от России. Вижу, что правильно выбран вектор. Жаль, конечно, что по этому вектору сейчас движется Улитка Черепаховна, хотелось бы, чтобы это была Пума Гепардовна. Не получается. Но все равно это движение в правильную сторону.
Мне довелось проехать по всей линии фронта с украинской стороны, и там я видела множество людей, которые при всем желании просто не могли покинуть регион: старики, больные, просто малоимущие. Какие люди из оставшихся там вас больше всего поразили?
Как ни странно, я не смогу выделить. Когда волонтеришь, - а я занималась в основном вывозом людей - то думаешь немного в другом ключе и про другое: взяли ли все документы, не забыли ли случайно детей где-нибудь, заперли ли дом. Вот такие простые бытовые вещи. Они занимают 99% времени. А не разговоры про то, что было и что будет. Не до этого. Это все становится неважным. Эта надстроечная вещь уходит. Остается базис - как выжить.
А самое печальное из всего, что я видела - это перемена участи. Причем перемена участи всего, что находится в тех краях, не только людей. Даже перемена участи природы. Потому что, когда среди подсолнухового поля стоит танк, это не должно нравиться подсолнухам. Танк и цветы подсолнуха несовместимы.
Это перемена участи людей, которые жили своей жизнью, возможно, журналистам и соседям казавшейся совсем не интересной. Но они жили и тихо радовались. Садились вечером на завалинке, смотрели на заходящее солнце - и было им счастье. А теперь их участь переменилась, они садятся вечером на завалинке, смотрят на то же солнце, а его заслоняет танк. И этого быть не должно, танк не должен никому заслонять солнце... Или человек собрался делать что-то, строит какие-то планы, а война взяла и все уничтожила. И он никогда уже делать ничего не соберется.
Я ездила в село Опытное, там сейчас почти не осталось людей, всего 30 или 40 человек. Живут они в жутких условиях, в подвалах. И ты едешь во этой деревне. Половина ее разрушена. В другой части вообще никого нет - пустые дома. И ты думаешь: два года назад здесь росли мальвы, ходили спокойно люди. У них были какие-то чаяния, надежды. И вдруг раз - вот эта перемена участи. Вот это то, что меня убивает абсолютно. Я не могу думать об этом без слез.
У вас в профиле на Снобе в разделе «Мечта» указано: чтобы кончилась война, РФ покаялась и стала другой. Вот по поводу другой России - как именно это может произойти, благодаря чему? Допустим, Путин уйдет, но куда денутся те десятки миллионов людей, которые поддерживают его идеалы?
Ну знаете, еще Ханна Арендт удивлялась тому, как легко поворачивалось немецкое сознание после войны. И здесь я думаю то же самое.
Я, так получилось, чемпион в нашей части света по количеству увиденных мертвых. Я этим не хвастаюсь, но это факт моей биографии: я была на войне в Руанде и видела штабеля из трупов, которые пересыпали землей и сверху грузили следующие мертвые тела. Иначе утилизировать их было невозможно. И я точно знаю - это с мертвыми уже ничего нельзя сделать, а пока человек жив, с ним и его сознанием можно сделать очень и очень многое.
Так что я считаю, что поменять сознание достаточно просто - для начала нужно на государственном уровне отказаться от идеи империи. Вот были Британская империя или Османская. Были - и не стали. И ничего, живут, все нормально. Я не уверена, что именно так будет и у нас. Но объективно все рано или поздно изменится, потому что нельзя остановить прогресс.
Как вы считаете, Украина еще может скатиться обратно в беспросветную коррупцию и круговорот одинаковых, по сути, правителей?
Думаю, что не очень. Вы не имперская нация. И это ваше большое счастье. Вы свободные, кандалов имперских на вас нет, вы не боитесь сражаться и говорить. Воздух свободы здесь чувствуется. Но если ты всю жизнь прожил в клетке, а потом тебя выводят наружу и говорят: давай, вставай, то ты встаешь и сначала падаешь. Но уже через день понимаешь, как это прекрасно - ходить не на четвереньках, а на двух ногах. Для человека не быть рабом - это естественно.
И у вас нет еще одного, что сопутствует имперству, - ощущения сакральности власти. Никто ниц не падает, руки Порошенко не целует.
Что же касается коррупции - она есть в любой стране мира, различается только масштаб. И вот коррупция таких масштабов как в наших краях - это нормальное советское наследие. Чем дальше от коммунизма и принципа «Цель оправдывает средства» вы уйдете, тем меньше всего этого будет.
Королева Виктория. Корону не носит - только фотоаппарат. Снимает и пишет сердцем. Виктория Ивлева родилась в Ленинграде в 1956 году, училась на фотографа в ленинградском ПТУ номер 90, а в 1983 году окончила факультет журналистики МГУ.
В 1980-90-х фотограф активно снимала практически во всех горячих точках распадающегося СССР, также работала в африканских странах, рассказывая о жизни в поисках воды и пищи.
"Если я и сделала что-нибудь достойное уважения, то это исключительно угандийский мальчик, который благодаря мне учится в школе... Вот это действительно достойно уважения. Потому что это спасенный человек и спасенная жизнь. Все остальное я, наверное, делала в силу профессиональной своей пригодности к этому«,- рассказывает Виктория, но зритель, наблюдающий за ее творчеством, знает точно, что визуальная информация, добытая тяжким трудом Виктории, - бесценна: она меняет мир.
Миллионы глаз видели работы Ивлевой в New York Times Magazine, Stern, Spiegel, Express, Sunday Times, Independent, Die Zeit, Focus, Marie-Claire и других изданиях. Миллиард мыслей возникал в головах людей, которые столкнулись с этими фотографиями.
 |
 |
В 1991 году фоторепортаж Виктории Ивлевой, сделанный в помещениях IV реактора Чернобыльской АЭС, получил приз «Золотой глаз» крупнейшего конкурса в области фотожурналистики World Press Photo. Вместе с премией Виктория получила и дозу облучения.
|
|
|
 |
 |
«Я получила свои 5 бэр (тогдашнюю годовую дозу для профессионалов) - так аккуратно мальчики провели меня; недолгую мировую славу - картинки были опубликованы во всех странах, даже где-то в Африке; ко мне прилетали зарубежные интервьюеры, снимали фильмы», - рассказывает Виктория.
Виктория Ивлева умеет созерцать, но для нее этого недостаточно: сейчас фотограф занимается волонтерской деятельностью на Украине - очень ласковой, по ее словам, стране.
«Жить внутри войны женщинам и детям не нужно, потому что отпечатки остаются на всю долгую жизнь, даже если потом она будет очень счастливой», - считает Виктория.
 |
 |
Ивлева читает лекции, делится своим опытом с коллегами и зрителями. Всегда открытая, дружелюбная, честная - как и подобает настоящей королеве.
В начале этого года фотограф и журналист Виктория Ивлева выпустила российское издание книги-альбома о своём путешествии по постреволюционной Украине (украинское издание появилось годом раньше в Киеве), а уже в марте начала работу над новым проектом, и он тоже посвящён Украине. Что она хочет рассказать об этой стране своим соотечественникам, можно ли достучаться до людей, оболваненных пропагандой, и есть ли разница между журналистом и человеком - обо всём этом Ивлева рассказала в интервью Bird In Flight.
Работа Виктории Ивлевой последние два года тесно связана с Украиной. В разгар войны на Востоке она вместе с харьковскими волонтёрами организовывала эвакуацию жителей Донбасса из зоны боевых действий. Весной 2014-го проехалась по украинским городам и недавно, собрав средства с помощью краудфандинговой кампании, выпустила книгу «Мандрівка, или Путешествие фейсбучного червя по Украине».
На прошлой неделе Виктория Ивлева побывала в Киеве, встретилась с Bird In Flight и рассказала о своём новом проекте.
Виктория Ивлева
Российский фотограф и корреспондент. Родилась в Ленинграде, живёт в Москве. Выпускница факультета журналистики МГУ. Работала во многих горячих точках мира, сотрудничает с российскими и зарубежными изданиями, обладательница премии Golden Eye Award от World Press Photo за съёмку внутри разрушенного реактора Чернобыльской АЭС, а также немецкой премии имени Герда Буцериуса, лауреат премии Союза Журналистов России, дважды номинант премии им. Андрея Сахарова..
Над чем работаешь в этот раз?
Последние два года, находясь в Украине, я очень долго пыталась найти какой-то фотографический символ всего того состояния, в котором пребывает страна. Всего этого идеологического разворота, этого объединения людей ради любви к своей стране, по сути, появления новой нации. В общем, очень долго думала, пока в конце концов не сообразила, что это роды. Роды тяжёлые, с кровью, с кесаревым сечением; возможно, с болью, со страхом, но заканчивающиеся, как и большинство родов, прекрасным результатом - рождением ребёнка. Пусть он сперва маленький, красненький, со сморщенными ручонками, но есть надежда, что из одного из этих детей когда-нибудь вырастет Тарас или Александр Сергеевич или ещё кто-нибудь хороший.
Так появился проект «Рождение Украины», будущая фотовыставка. В его рамках я езжу по всем областным центрам и снимаю портреты рожениц и только что родившихся детей.
В больницах?
В роддомах и перинатальных центрах. Дорога к этому, конечно, была непростой. Я задумала проект ещё прошлым летом, мне сразу вызвался помочь Независимый медиапрофсоюз Украины, членом которого я являюсь. Они написали письмо в украинский Минздрав, потом такое же письмо написал ваш нардеп Ярослав Маркевич, с которым я не знакома, но у нас есть общие друзья в Беларуси. В результате в Минздраве сказали: приезжайте, в Киеве будет съезд акушеров-гинекологов, можете там выступить. Я, конечно, выступила — за эти пять минут на меня из зала смотрели как на городскую сумасшедшую. Но, тем не менее, после подошли несколько человек, оставили свои карточки, сказали: если вы приедете, мы в наших городах поможем. Этого всё равно было недостаточно, на одних знакомствах такой проект не сделаешь. Нужна была поддержка государства, потому что снимать-то надо в госучреждениях.
И тут мне приходит письмо Татьяны Коломийченко, секретаря ассоциации акушеров-гинекологов Украины. Она мне пишет: «Здравствуйте, мы с вами познакомились на съезде. Простите, если я тогда с вами холодно общалась, но я почитала ваш Facebook и готова помогать во всём». Теперь Татьяна делает для меня какие-то невероятные вещи: предварительно обзванивает все города, куда я еду, обо всём договаривается. В результате получается замечательно.
Я объехала уже девять городов: восток, юг и центр. Чтобы показать непрерывность всего этого процесса, приходится снимать в режиме «один день - один город». Короче говоря, ночую или в поезде, или в роддоме. Под сомнением для меня остаётся Автономная Республика Крым…
Не станут ли в случае с АРК эти фотографии символом рождения нового Крыма, учитывая то, что большинство крымчан не особо желают ассоциировать себя с новой Украиной?
Ну, мы же не можем сделать проект про рождение новой Украины без Крыма. Надо будет придумывать, как из этой ситуации выходить. Возможно, это будет просто лист бумаги: голубой и жёлтый. Хотя, конечно, снимать роды - это очень приятно. Это такое счастье, когда ты видишь вылезающую голову, а за ней всё остальное, крик, пятку, маму, которая просто умирает от счастья, папу. А ещё я впервые увидела работу врачей изнутри, увидела, насколько это люди ответственные, насколько им интересно то, чем они занимаются. Это обстановка, в которой приятно работать: я делаю своё дело, люди делают своё.
Ты героев как-то подбираешь?
Нет, всё завязано на времени: кто согласился, тот согласился. На днях вот одна девочка сказала: «Меня снимайте, а ребёнка не надо, можете сглазить». Говорю: «Дорогая, ты живёшь в пещере, у тебя есть компьютер, интернет? Ты серьёзно считаешь, что ребёнка можно сглазить?» В общем, мы расстались.
Ты достаточно давно работаешь в Украине. Почему, на твой взгляд, рождение происходит именно сейчас, а не в 1991 году, не с началом перестройки или после того же Чернобыля?
Понимаешь, перестройка вызвала подъём гражданского самосознания во всём СССР, не могу сказать, что в Киеве он был как-то выше. О независимой Украине тогда ещё мало кто помышлял. Чернобыль был очень большим стимулом, но в первую очередь для верхов, для Горбачёва, показал, что ничего нельзя утаить…
Так получилось, что только сейчас, пройдя через этот конфликт, через кровь, Украина обретает новое качество. Ведь вам очень повезло: за почти 25 лет независимости Украина не знала запаха крови, не пережила ни одного внутреннего конфликта, в отличие от других советских республик.
Многим внутри страны крови не хватало…
Ну, теперь они её получили. Может быть, в количественном отношении её и мало - по сравнению с другими конфликтами…
Да, но только через кровь произошло некое очищение, отсечение от себя прошлого, выход из этого коммунистического бушлатика. А ещё за 25 лет у вас выросло новое поколение людей, которое не умеет боятся. А те, кто умел, кто постарше, те позабыли. Всё-таки у вас была очень тихая страна.
Тебе не кажется, что весь этот процесс декоммунизации, дерусификации, запущенный у нас сверху с таким напором, заново приучит людей бояться?
Я бы обобщила эти процессы как десоветизацию. Нет дерусификации как таковой, просто Россия семимильными шагами идёт в Советский Союз, хотя понятно, что дважды в одну реку войти нельзя.
Смотри, во всех украинских роддомах, где я работаю последние недели, знали, что я из России, но ни один человек не сказал ни одного дурного слова на этот счёт. В роддоме в Днепропетровске ко мне подошла женщина-врач и спросила: «Вы из России? А вы знаете, что это вы начали войну, вы на нас напали?» Я немного обалдела от такого натиска и посоветовала ей сменить тон. Чуть позже ко мне подошла другая сотрудница роддома и говорит: «Извините её, она беженка из Горловки, у неё дом разрушен, мы тут её как можем стараемся поддержать». И тут меня захлестнул такой стыд, что, когда она вернулась, я кинулась к ней просить прощения. Короче, разревелись мы с ней вместе.
Во всех украинских роддомах, где я работаю последние недели, знали, что я из России, но ни один человек не сказал ни одного дурного слова на этот счёт.
В общем, я не вижу здесь отторжения всего русского, не вижу того, что люди перестали читать Толстого или не пойдут на русский фильм, потому что он русский. Есть какое-то количество маргиналов, но это нормально, когда в обществе много разных мнений. Главное, чтобы фашистские взгляды не доминировали, а они здесь не доминируют, как и антирусские.
Согласен, просто для части наших коллег эти наступления на свободу под знаком борьбы с советским или с российским очень чувствительны.
Ты имеешь в виду случай с Коцабой?
Как один из примеров. Это как раз тот случай, когда человек попадает под некий нечёткий образ внутреннего врага и этим делом просто никто не хочет заниматься.
Он плохой, случай с Коцабой, конечно, но об этом хотя бы говорят. В России бы не говорили. Кроме того, у вас нет такой клокочущей ненависти в соцсетях, которая есть в России по отношению, допустим, к Савченко. Но вы вышли из той же советской шинели, и её тяжесть так же тянет вниз. Никто не обещает моментального рая, просто у вас выбран правильный вектор. И пусть это Улита Черепаховна, но она движется в правильном направлении, отползает от советской власти, от советского мышления.
Расскажи о России. Как прошло издание «Мандрівки»? Насколько успешным был эксперимент с краудфандингом?
На удивление весьма успешно. Отцом этого сбора средств был Виктор Шендерович, он сказал: «Если я говорю идти и собирать деньги, то всё получится». Так и вышло, в результате деньги поступали не только из России, но и из Украины, и из других стран.
Книга оказалась востребованной в России? Захотели ли у тебя в стране читать материалы, написанные независимым журналистом вне рамок существующей борьбы пропаганд?
Мы напечатали всего тысячу экземпляров — не самый большой тираж, особенно для 140-миллионной страны. Но сам факт того, что в России сейчас выходит книга, написанная без всего этого политического противостояния, написанная человеком, который проехал по Украине и написал о том, что видит, глядя направо-налево, меня этот факт очень греет. Это такой даже не политический, а нравственный жест.
Продаю книгу я через Facebook или на каких-то встречах, в больших магазинах её нет. И вот сейчас половина тиража продана, хотя не прошло и трёх месяцев. Другой вопрос - в том, кто её покупает. А покупают её люди, которые и так смотрят со мной в одну сторону. И это всегда проблема - как достучаться до противоположной стороны. До тех, кто, несмотря на другие взгляды, способен не матом крыть, а разговаривать.
Да, эта часть российского общества менее всего представлена в публичной плоскости. Мы знаем о сочувствующих Украине, об оппозиции, видим какую-то заведённую, оболваненную толпу, но есть же ещё и другие…
Возможно, они настолько наивны, что верят пропаганде. Потому что, когда пытаешься с ними говорить, задавать простой вопрос: «А вы стали счастливее из-за этой войны?» - не находишь никого, кто бы стал. И я даже думаю, что тот, кто эту войну затеял, счастливее не стал. Вот тут приходит понимание, что, может быть, не войну надо было начинать, а своей страной заняться.
Но как достучаться до этих людей? Как сделать так, чтобы до них дошла книжка, мне непонятно. Это просто невозможно в условиях тотальной несвободы. Я не могу взять свои книги и прийти в казарму к солдатам, что-то им рассказывать. Не могу прийти в больницу и сказать: «Граждане врачи, давайте я вам книжку почитаю».
Вы вышли из той же советской шинели, и её тяжесть так же тянет вниз.
В таких условиях как журналист какие темы ты видишь для себя в России?
Не знаю. Много лет я снимала женскую колонию, зону. Теперь туда невозможно попасть, последний раз я была там в 2012 году. Пенитенциарная система - хорошее отражение того, что происходит в стране. Как только режим ужесточается снаружи, он ужесточается и внутри многократно. Если снаружи для журналистов осталась дозволенной лишь узкая тропка, то внутри её не осталось вовсе. И не потому что приказ сверху, просто на местах заранее боятся, на всякий случай.
Вот этот «страх заранее» - он, на твой взгляд, преодолим?
Конечно. Он растёт из Советского Союза, где все мы жили в страхе. Но уже через два года после начала перестройки страну было не узнать. Когда ходишь всю жизнь на четвереньках, а тебе потом кто-то говорит встать во весь рост, то сперва действительно неудобно. Но потом оказывается, что это естественно. Так и быть свободным - естественно для человека.
Работая на Востоке с харьковскими волонтёрами, ты видела это преодоление?
Нет, там было совсем другое. Мы занимались эвакуацией людей, а когда спасаешь человеку жизнь, совсем не думаешь о политике, есть вещи поважнее.
Сложно параллельно эвакуировать людей и заниматься журналистикой?
Не особо. Это даже даёт какую-то фору. Потому что волонтёр на Украине - это всегда человек со знаком плюс. Ты пришёл с добром, можешь чем-то помочь, и человек начинает раскрываться, рассказывать тебе какие-то истории, которые не рассказал бы журналистам. Особенно таким, которые прибегают нахрапом и сразу требуют чего-то для себя. В общем, мне не мешало. Другое дело, что есть свои издержки: когда ты волонтёришь, то не можешь бросить работу ради хорошего кадра или интервью, потому что за тобой человеческие жизни. И всё-таки за это время я сделала шесть больших сюжетов для телеканала «Дождь» о жизни простых людей в военной зоне.
Мне не раз доводилось быть участником дискуссий о том, имеет ли право журналист вмешиваться в ход событий, как-то помогать происходящему.
Я этого никогда не понимала. Как журналистика может быть дороже жизни? Это несопоставимые величины. Безусловно, существует журналистика, которая спасает жизни, но это большая редкость. Ведь можно совмещать. Ты можешь протягивать кому-то руку помощи, чашку чая или одеяло и рассказывать о том, что при этом видишь и ощущаешь. А потом ты узнаёшь какую-то историю и рассказываешь её через эту чашку чая. И люди, которые смотрят или читают эту историю, понимают, как же это замечательно - помогать другим. Вот она, журналистика.
В сентябре прошлого года, когда мы встретились с тобой на венгерско-сербской границе, которую перекрывали, чтобы не пустить беженцев, ты сказала одну фразу, которая засела у меня в голове: «На наших глазах происходит огромная несправедливость, а мы ничего с ней не можем поделать».
А что вообще может сделать журналист в такой ситуации, кроме того как рассказывать людям о происходящей несправедливости?
Почему мы всё время отделяем журналиста от человека? А что должен был делать в подобной ситуации учитель? Смотреть, как на твоих глазах кого-то убивают или унижают, а потом прийти и рассказывать ученикам о том, что это несправедливо? Нет, я считаю, что нужно вмешиваться. Тогда на границе, когда мы с тобой курочили колючую проволоку, то делали абсолютно правильно, потому что облегчили жизнь нескольким людям. Но мне легко говорить, потому что я всё-таки свободный журналист, не завишу от редакций.
Я понимаю, есть новости: вот здесь произошло то-то и то-то, но это ведь три секунды. А количество людей, которые этим занимаются, зачастую больше нужного, ведь при современных технологиях достаточно одного человека, чтобы мир узнал об этом через три минуты. Я помню, в 1994 году в Руанде было какое-то огромное количество журналистов, особенно из США - кажется, каждый штат послал туда по группе. Волонтёров, гуманитарных миссий было мало, а журналистов много, причём многие вели себя ну как-то совсем уж по-хамски. Да съешь ты свой «Сникерс» где-нибудь за углом, а не на глазах у десятка голодных людей! После Руанды я как-то сильно разочаровалась в журналистике, у меня даже был перерыв в работе почти в 10 лет, пока деньги не закончились и не выяснилось, что я больше все равно ничего не умею делать, только писать и снимать.
Как ты к этому пришла - к независимости от редакций?
Да я практически всю жизнь так работала, ещё со времён СССР. У меня был такой случай, тоже связанный с Украиной: в 1984 году я поехала в Кировоградскую область, в село Павлыш, в школу, созданную выдающимся украинским педагогом Василием Сухомлинским. Сделала разворотный материал для приложения «Собеседник» к «Комсомольской правде» про эту школу. На следующий день открываю газету, а там написано: «Как сказал на каком-то там съезде партии Константин Устинович Черненко…» Думаю: «Бляха-муха, что здесь делает Черненко?» Звоню в газету, а мне говорят: это редактор поставил.
На меня это очень сильно подействовало, и я долгое время ничего не писала, потому что понимала, что с таким подходом стыдно будет мне, а не редактору. Я занималась только фотографией, и лишь когда в начале 2000-х пошла в «Новую газету», там уже начала писать. Но в «Новой» никто не правил моих текстов, не отрезал ни миллиметра фотографии, не спросив. В штат меня не зовут, и меня это устраивает. Мне кажется, что честная журналистика и должна быть такой. Ведь большая журналистика, журналистика уровня Хемингуэя, практически исчезла. И не потому, что не стало талантливых журналистов - просто на большую журналистику ни у кого нет времени.
Энергичности, храбрости и "внутреннему мотору" фотожурналиста Виктории Ивлевой можно только завидовать по-доброму, восхищаться ее трудолюбием и самоотдачей. Она всегда работает независимо (исключение - восемь лет сотрудничества с "Новой газетой") и бесстрашно ездит в горячие точки и места острых социальных конфликтов. Она была и по сей день остается единственным фотожурналистом, вошедшим в четвертый блок ЧАЭС после аварии. За серию снимков в Чернобыльском реакторе автор была удостоена самой высокой награды World Press Photo Golden Eye. Кроме нее никто из женщин-фотографов России ее не получал.
Кроме этого достижения фотожурналист удостоена наград российского Союза журналистов, премий имени Герда Буцериуса и академика Сахарова. Ее работы печатали все крупнейшие издания СССР, РФ и мира - от "Огонька" до Guardian и The New York Times. Ивлева - фотожурналист, побывавший в большинстве горячих точек позднего Советского Союза. Также она много работала в опасных гуманитарных миссиях в Африке.
Фотограф формулирует свою позицию так: "я всегда на стороне слабого". Ее отношение к жизни и снимаемым сюжетам прослеживается в работах. Сопереживание и деятельное, а не созерцательно-пассивное сочувствие помогает фотографу создавать замечательные снимки и, не дожидаясь просьб о помощи, бросаться туда, где люди бедствуют, страдают из-за катастроф и войн. Ивлева своей журналистской и фоторепортажной работой делает очень много - и делала на протяжении всей карьеры.
Работа в африканских миссиях и других горячих точках
Первой конфликтной территорией, раскрывшей характер фотокорреспондента, стал Нагорный Карабах, куда по зову сердца (и по работе) Ивлева приехала в день ввода военных частей в город. Она оказалась там по воле случая, и, как сама говорила, ей было страшно - что она окажется в руках спецслужб, что ее убьют, и никто даже не узнает о ее судьбе. Однако, фотографу помогло желание рассказать о людях по обе стороны конфликта, показать им, что о них не забывают, их не бросили один на один с бедой. Она помногу общалась и общается с участниками событий, даже более, чем через 20 лет после конфликта.
Ивлева была единственным российским журналистом, работавшим в Руанде во время геноцида, сопровождавшегося, по воспоминаниям фотографа "курганами из мертвых тел" (так она говорила в интервью "Радио Свобода"). Она прилетела в страну, охваченную апокалипсическим ужасом, с военно-гуманитарной миссией - для вывоза женщин из РФ, которые вышли замуж за руандийцев. После их спасения она осталась в стране и продолжила помогать людям. Как говорит сама фотограф, она спасла жизни 200 человек.
Проехав по территории десятка африканских стран, она не просто фотографировала происходящие там гражданские войны и террор, но и помогала жителям делом. Чего стоит одна лишь история с шестнадцатилетним парнем из Уганды с ее знаменитого снимка. Он попал в реабилитационный лагерь для детей, спасенных из рук Lord’s Resistance Army - террористической организации, запугиванием и шантажом превращавшей подростков в убийц. Виктория сфотографировала его с автоматом Калашникова в руках через несколько часов после освобождения, а он попросил заплатить за его школу - мальчик хотел учиться, а не убивать.
Фотограф обещала вернуться и почти через год поехала искать мальчика, даже не зная сможет ли отыскать иголку в стоге сена, который объят огнем войны. Ивлева нашла мальчика и устроила в школу в ближайшем городке. Следующий грант на обучение Адона Боска получил уже сам, а сейчас он - выпускник РУДН и будущий врач по специальности УЗИ сердца.
Это лишь небольшая иллюстрация из жизни Виктории Ивлевой. Сколько еще таких историй с трудом узнали от нее журналисты во время интервью - она не считает, что ее персона кому-то интересна и предпочитает высказываться о социально-политических проблемах, а не говорить о себе.
А сколько захватывающего осталось за кадром - о визитах в колонии для женщин с маленькими детьми, о поездках в Нагорный Карабах, волонтерстве в Донбассе, которому в последнее время журналист уделяет много времени. Она даже выпустила фотокнигу об украинских путешествиях и своей работе в зоне конфликта. Однако, журналистом в горячих точках Виктория Ивлева была не всегда и в принципе начала творческий путь довольно поздно.
От Ленинградского института культуры до многочисленных персональных фотовыставок
Фотограф родилась в Ленинграде в 1956 году, и ее детство прошло в доме, где в свое время жил Александр Блок. Она не думала о профессии фотожурналиста, не интересовалась ею и никогда не посещала фотокружков. Виктория поступила в ленинградский Институт культуры, где ее приятель, занимавшийся фотографией, познакомил девушку со своим увлечением. Оно настолько впечатлило Викторию, что она бросила институт, поступила сначала в фотографическое училище, а затем - в МГУ, на факультет журналистики, который закончила в 1983 году.
Став профессиональным фотографом Ивлева снимала детей и взрослых на улицах, работников на хлебозаводах и фабриках, девушек, читающих в метро и городские пейзажи. Во время распада СССР "переквалифицировалась" в практически военного фотокорреспондента, но после поездки в Руанду сильно разочаровалась в профессии. Ей казалось, что это подло: наблюдать и снимать чужое горе, не помогая людям.
Почти на десять лет Виктория Ивлева "выпала из профессии" - занималась домом, растила двоих сыновей и даже пыталась вступить в международный Красный Крест, но не довела дело до конца. Она вернулась к работе фотожурналиста и путешествиям в опасные места. Виктория Ивлева сотрудничает с благотворительными организациями, неравнодушными людьми, помогающими тем, кто остался парализованным после аварий, попал в тяжелую ситуацию и нуждается во внимании СМИ и поддержке.
При этом фотограф остается профессионалом высшего класса, знаменитым своим острым глазом и самобытной подачей материала, снятого на Nikon F4 и Nikon D3, которыми она пользуется в работе. Ее персональные выставки проходили в Москве, Санкт-Петербурге, Казани и многих других городах в России и за ее пределами. Она издала во Франции фотоальбом Temps Present de la Russie, сотрудничает с "Собеседником", порталом "Сноб.ру" и другими уважаемыми изданиями.
Виктория Ивлева не боится прямо высказывать гражданскую позицию и остается той, кем она всегда была - талантливым фотографом и смелой, яркой, прекрасной женщиной.