11 класс

Программа Г.С.Меркина

Урок № 19.

Тема. Поэзия В.Я.Брюсова и К.Д.Бальмонта.

Цель :

познакомить учащихся с основными этапами жизни и творчества В.Я.Брюсова и К.Д.Бальмонта, с особенностями их лирики;

развивать речь учащихся, вырабатывать навыки анализа лирического произведения;

воспитывать внимательного, вдумчивого читателя.

Оборудование: мультимедийная презентация.

ХОД УРОКА.

І. Организационный момент.

II. Изучение нового материала.

1. Сообщение темы, цели, плана урока.

2.Поэзия В.Я.Брюсова.

2.1. Слово учителя.

Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) – одна из крупнейших и основополагающих фигур в русской поэтической культуре начала XX века. Вошел в историю отечественной культуры как организатор и «мэтр» символистского движения.

Вот как об этом рассказывает в очерке «Брюсов» Владислав Ходасевич: «...он основал «Скорпион» и «Весы» и самодержавно в них правил; он вел полемику, заключал союзы, объявлял войны, соединял и разъединял, мирил и ссорил. Управляя многими явными и тайными нитями, чувствовал он себя капитаном некоего литературного корабля и дело свое делал с великой бдительностью. К властвованию, кроме природной склонности, толкало его и сознание ответственности за судьбу судна».

Кроме поэтической деятельности Брюсов вел литературоведческую работу: изучал творчество Тютчева, Баратынского, Пушкина, изучал культуру Возрождения, путешествуя по Италии и Франции. Выступал как критик-полемист, писал новаторские работы по стиховедению и систематизации «тайн» поэтического ремесла.

Был активным участником культурной жизни страны. Действительно, серебряный век русской поэзии невозможно представить без этого универсального дарования.

2.2. Индивидуальное сообщение учащегося о жизненном пути В. Брюсова на основе материала учебника.

2.3. Обратим внимание на сквозные темы лирики поэта. (По ходу работы учащиеся делают записи в тетрадях.)

А) В ранней лирике В. Брюсова необходимо выделить мотив беспредельной мечты, которая уносила поэта, как и большинство символистов, в мир, далекий от «серой» реальности:

Моей мечте люб кругозор пустынь,

Она в степях блуждает вольной серной.

От будней современной жизни поэт-символист «уходит» вместе со своими читателями в далекое прошлое. Николай Гумилев так писал об этом: «По мановению его руки в нашем мире снова расцветают цветы, которые опьяняли взор ассирийских царей, и страсть становится бессмертной, как во времена богини Астарты» .

Б) Историческая тема довольно широко раскрыта в поэзии Брюсова. Интересна мысль по этому поводу Павла Антокольского, которая представлена в его статье «Валерий Брюсов»:

«В русской поэзии впервые после Пушкина возникла такая способность к полному перевоплощению современника в образ далекого прошлого.

Каждая новая встреча Брюсова с историей есть вторжение в историю – хозяйское, не терпящее отлагательства и возражений. Он распоряжается в эпохах и странах как режиссер-постановщик... В лучших своих книгах... он переходит на ТЫ с историей и разговаривает запанибрата с любым из своих кумиров:

Неустанное стремленье от судьбы к иной судьбе,

Александр Завоеватель, я – дрожа – молюсь тебе!

Так возникает Александр Македонский.

И тут же рядом – другая судьба, другая эпоха, другой случайный перекресток в средневековой Венеции:

Но вдруг среди позорной вереницы

Угрюмый облик предо мной возник.

– Так иногда с утеса глянут птицы, –

То был суровый, опаленный лик,

Не мертвый лик, но просветленно-страстный,

Без возраста – не мальчик, не старик...

Это Данте.

Брюсов воскрешал и безымянных рабов, прикованных к римской триреме, подслушивал их скорбные и смутные мечты о свободе. Он воскрешал безымянную женщину, обнаруженную при раскопках Помпеи, которая погибла, отдаваясь возлюбленному».

Брюсов не только смело путешествовал из одной эпохи в другую, но и мастерски пользовался способностью перевоплощения, что также характеризует его как поэта-символиста:

Я – вождь земных царей и царь, Ассаргадон...

Я исчерпал до дна тебя, земная слава!

И вот стою один, величьем упоен,

Я, вождь земных царей и царь – Ассаргадон.

Я жалкий раб царя. С восхода до заката

Среди других рабов свершаю тяжкий труд,

И хлеба кус гнилой – единственная плата

За слезы и за пот, за тысячи минут.

В) Многие произведения поэта теснейшим образом связаны с его представлениями о развитии культуры и ее детища – города . Брюсов признавался:

Я люблю большие дома

И узкие улицы города...

Город и камни люблю,

Грохот его и шумы певучие...

И в другом стихотворении:

Люблю одно: бродить без цели

По шумным улицам, один...

Под вольный грохот экипажей

Мечтать и думать я привык,

В теснине стен я весь на страже;

Да уловлю Господень лик!

– Самостоятельно проследите, как раскрывается урбанистическая тема в творчестве В. Брюсова. Раскройте образное воплощение противоречий города в стихотворении В. Брюсова «Городу».

ГОРОДУ
Дифирамб

Царя властительно над долом,

Огни вонзая в небосклон,

Ты труб фабричных частоколом

Неумолимо окружен.

Стальной, кирпичный и стеклянный,

Сетями проволок обвит,

Ты – чарователь неустанный,

Ты – неслабеющий магнит.

Драконом, хищным и бескрылым,

Засев, – ты стережешь года,

А по твоим железным жилам

Струится газ, бежит вода.

Твоя безмерная утроба

Веков добычей не сыта, –

В ней неумолчно ропщет Злоба,

В ней грозно стонет Нищета.

Ты, хитроумный, ты, упрямый,

Дворцы из золота воздвиг,

Поставил праздничные храмы

Для женщин, для картин, для книг;

Но сам скликаешь, непокорный,

На штурм своих дворцов – орду

И шлешь вождей на митинг черный:

Безумье, Гордость и Нужду!

И в ночь, когда в хрустальных залах

Хохочет огненный Разврат

И нежно пенится в бокалах

Мгновений сладострастный яд,

Ты гнешь рабов угрюмых спины,

Чтоб, исступленны и легки,

Ротационные машины

Ковали острые клинки.

Коварный змей с волшебным взглядом!

В порыве ярости слепой

Ты нож, с своим смертельным ядом,

Сам подымаешь над собой.

Противоречия Города воплощены в образах «чарователя неустанного» и хищного дракона. Среди золотых дворцов и праздничных храмов гнутся «рабов угрюмых спины».

Здесь, в городе, живут Злоба, Нищета, огненный Разврат. Для усиления впечатлений читателей от противоречий жизни в городе автор использует оксюморон: «нежно пенится в бокалах... яд», «коварный змей с волшебным взглядом».

Г) Центральный образ в поэзии Брюсова – образ человека .

3. Поэзия К.Д.Бальмонта.

3.1. Вступительное слово о К.Д.Бальмонте.

В слякотные и дождливые рождественские дни 1942 года в Нуази-ле-Гран близ Парижа, оккупированного гитлеровскими войсками, когда солнце весны и солнце свободы, казалось бы, надолго закатилось над милой Францией, в её чужую, холодную землю лёг навеки ещё один отверженный сын России. Надгробная надпись лаконична и печальна: «Константин Бальмонт. Поэт русский». Ушёл кумир целого поколения.

Господь, господь.

Внемли, я плачу, я тоскую,

Тебе молюсь в вечерней мгле.

Зачем ты даровал мне душу

Неземную -

И приковал меня к земле.

Приглашаю вас перелистать страницы жизни большого поэта.

3.2.Сообщение подготовленного ученика. Возможные дополнения учителя.

О Константине Бальмонте современный читатель знает мало или понаслышке, между тем, без него картина Серебряного века была бы неполной. Им восторгались, пророчили великое будущее, о нём спорили, его возносили, низвергали, над ним подтрунивали, им любовались.

В 1894 году вышел сборник стихов Бальмонта “Под северным небом”, в 1895-м – “В безбрежности”, в 1900-м – “Горящие здания”, “Только любовь” в 1903г., и, наконец, в 1903-м – “Будем как Солнце”, книга, принесшая ему поистине всероссийскую славу.

“Я – изысканность русской медлительной речи, - писал он, - предо мною другие поэты – предтечи, я впервые открыл в этой речи уклоны, перепевные, гневные, нежные звоны. Я – внезапный излом, я – играющий гром, я – прозрачный ручей, я – для всех и ничей…”

И действительно, не было в те годы поэтического имени более известного. На фоне будто вылинявшей поэзии конца девятнадцатого века яркие стихи Бальмонта вспыхнули как Солнце. Войдя в число основоположников символизма, нового, тогда только ещё нарождающегося литературного течения, поэт раскрылся весьма вовремя.

Кто же он?

Манерный, крикливый, самовлюблённый, напыщенный поэт, не лишённый поэтического дарования или гениальная индивидуальность, яркая звезда в блестящем созвездии русских поэтов?

3.3. Работа с портретами.

К его внешности, как и к творчеству, не было однозначного отношения. Но многие отмечали самобытность и неординарность внешности поэта. “Среднего роста, полноватый блондин с бородкой… Бальмонт всегда был нарядно одет и надушен крепкими английскими духами”, - писала о нём Б.Погорелова, свояченица поэта Валерия Брюсова.

Илья Эренбург в книге “Люди, годы, жизнь” писал, что в Париже трудно удивить, но на него оглядывались. В Москве в 1918 году люди хмурые. Посредине мостовой шествовал рыжий чудак: рыжая борода, рыжие кудри, спадающие на спину, бледное лицо. Вот этот рыжий чудак шёл с головой, поднятой кверху, к серому небу. В молодости Бальмонт пытался покончить жизнь самоубийством, выбросившись с третьего этажа гостиницы, в результате повредил себе ногу и всю жизнь, прихрамывая, шагал он быстро и, казалось, что скачет птица, привыкая скорее летать, чем ходить. Он походил на тропическую птицу, случайно залетевшую не на ту высоту.

А вот М.Цветаева, близко знавшая его, подчеркнула величественность Бальмонта – человека: “В присутствии Бальмонта всегда чувствуешь себя, как в присутствии высшего”. Для неё он был олицетворением самой поэзии. “На каждом Бальмонтовском жесте, слове – клеймо – печать – звезда - поэта”.

И действительно, этот чувствительный человек не хотел и не мог быть никем иным, как поэтом. Стихотворения Бальмонта – гимны своему дару.

3.4.Анализ стихотворений Бальмонта.

Прочитаем строки, в которых звучит гордое, порой заносчивое “Я”.

Прослушаем несколько стихотворений Бальмонта и попытаемся ответить на вопросы:

Каково ваше отношение к многочисленным “я”?

Что это кокетство, самовлюблённость или что-то другое?

Какие многообразные и изменчивые “я” вы уловили?

Чтение стихотворений:

Я люблю лесные травы

Я люблю лесные травы

Ароматные,

Поцелуи и забавы,

Невозвратные.

Колокольные призывы,

Отдаленные,

Над ручьем уснувшим ивы,

Полусонные.

Очертанья лиц мелькнувших,

Неизвестные,

Тени сказок обманувших,

Бестелесные.

Все, что манит и обманет

Нас загадкою,

И навеки сердце ранит

Тайной сладкою.

Я устал от нежных слов

Я устал от нежных снов,

От восторгов этих цельных

Гармонических пиров

И напевов колыбельных.

Я хочу порвать лазурь

Успокоенных мечтаний.

Я хочу горящих зданий,

Я хочу кричащих бурь!

Упоение покоя -

Усыпление ума.

Пусть же вспыхнет море зноя,

Пусть же в сердце дрогнет тьма.

Я хочу иных бряцаний

Для моих иных пиров.

Я хочу кинжальных слов

И предсмертных восклицаний!

Я в этот мир пришёл, чтоб видеть солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море

И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре,

Я властелин.

Я победил холодное забвенье,

Создав мечту мою.

Я каждый миг исполнен откровенья,

Всегда пою.

Мою мечту страданья пробудили,

Но я любим за то.

Кто равен мне в моей певучей силе?

Никто, никто.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,

А если день погас,

Я буду петь: Я буду петь о Солнце

В предсмертный час!

Вывод. Символистами жизнь рассматривалась как путь поэта. “Я” стояло в центре, автор как бы раскрывал страницы дневника. У Бальмонта это принимало порой крайние формы.

3.5. Слово учителя.

Бальмонт творил собственную биографию, стремясь создать поэму из своей жизни. Это стремление принимало порой экстравагантные формы:

Повис на дереве, читая;

В Париже лёг на асфальт, фиакр переехал через него;

Вошёл в воду с тростью, чтобы полюбоваться отблеском на воде;

Экстравагантное, чудаческое, скандальное, то, что впоследствии назовут “бальмонтовщина” заслонило образ самого поэта.

А он любил: одиночество; языки; поглощал целые библиотеки; ему обязаны мы, как читатели, знакомству с литературной планетой.

Всю жизнь Бальмонт занимался переводами. В его переводах выходили и до сих пор выходят многие произведения Шелли, Эдгара По, Уитмена, Кальдерона, Уайльда, Верлена, Бодлера, Гофмана. Он знал немецкий, французский, чешский, болгарский, грузинский языки. Бальмонт – один из лучших переводчиков поэмы “Витязь в тигровой шкуре” Ш.Руставели.

И неудивительно, все они: и экстравагантный Уайльд, и страшный По, и мистический Гофман, и лирический Шелли, повлияли на характер и творчество Бальмонта. Он впитал в себя спиритизм Де Виньи, пессимизм Шопенгауэра, сверхчеловечность Ницше. Таким был он сам.

Он называл свои стихи песнопениями. Они различны по жанру: сонеты, элегии, послания, гимны, фантазии и даже молитвы.

Как бы вы определили содержание стихотворений Бальмонта, о чём стихи?

(Он стремится запечатлеть всё: ветер в камышах, жизнь и смерть, прошлое и настоящее, тончайшие ощущения и переживания.)

Бальмонту суждено было стать одним из зачинателей символистского движения. Но у него своё место.

3.6. Особенности поэзии К.Д.Бальмонта.

Эта поэзия, в которой органически, не насильственно сливаются два содержания: скрытая отвлечённость и очевидная красота.

Символистская поэзия говорит своим особым языком, более, чем другой род поэзии трогает наши слуховые и зрительные впечатления.

3.7.Чтение стихотворения “Аромат солнца”

Запах солнца? Что за вздор!

Нет, вздор.

В солнце звуки и мечты,

Ароматы и цветы

Всё слилось в согласный хор,

В сплелось в один узор.

3.8.Чтение стихотворения “Я не знаю мудрости”.

Я не знаю мудрости, годной для других,

Только мимолётности я влагаю в стих.

В каждой мимолётности вижу я миры,

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?

Я ведь только облачко. Видите, плыву.

И зову мечтателей. Вас я не зову.

Подобное изображение мира роднит Бальмонта с импрессионизмом.

Импрессионисты работают быстрыми маленькими мазками, накладывая чистые неспешные краски рядом без плавных переходов и оттенков, так что многие предметы только намечаются, а очертания света и теней, дробясь и рассыпаясь, переходят одно в другое. Подвижные мазки, положенные под разным углом, контрасты цветовых пятен создают волнующий эффект вибрации, переливчатости и изменчивости мира.

Константин Бальмонт внёс в русскую поэзию и тематическую новизну, и новую интенсивность восприятия, и новую рефлексию:

…В каждой мимолётности вижу я миры,

Полные изменчивой радужной игры.

Романтическая созерцательность, мягкость тонов, подчёркнутая музыкальность – всё это располагало в пользу новых веяний в искусстве.

Не кляните мудрые. Что вам до меня?

Я ведь только облачко, полное огня.

Я ведь только облачко. Видите: плыву.

Я зову мечтателей… вас я не зову!

Стихотворение покоряет сегодняшнего читателя не своей идеей, а чарующей пластикой, музыкальностью, которая создаётся волнообразными движениями интонационных подъёмов и спадов. Этот эффект создаётся постоянным повтором фраз, которые варьируют, трепетными переливаниями звуковой структуры сонорных [р], [м] и завораживающим ритмом анапеста.

3.9.Заключительное слово учителя.

Два раза Бальмонт покидал Россию. Первый раз в 1905г., из-за цикла “революционных” стихов, в общем, совсем не заслуживших такого наименования.

Вернулся он только через 7 лет, совершив кругосветное путешествие.

В мае 1913 года в Москве его встречали толпы восторженных поклонников. Жандармы запретили поэту обратиться к встречающим, и он, смеясь, бросал в толпу ландыши.

Весной 1920 Бальмонт выхлопотал у Луначарского временную творческую за-граничную командировку. Командировка предполагала год-два работы за рубежом, но в 1921 году поэт заявил о своём нежелании возвращаться в Россию. В эмиграции Бальмонт издал несколько поэтических книг: “Марево”(1922), “Стихи о России”(1924), “В раздвинутой дали”(1930) и две автобиографические книги. Но талант к тому времени потускнел. Жил в приюте “Русский дом”, который содержала мать Мария, погибшая впоследствии в фашистском концлагере. В мае 1937г. попал в автомобильную катастрофу, после которой жаловался не на полученные травмы, а на испорченный костюм. “Русскому эмигранту в самом деле приходится размышлять, что ему выгоднее потерять – штаны или ноги, на которые они одеты”. Нищета угнетала. В письме писал: “Хоть умереть бы!”.

От былой восторженности не осталось и следа, трудно поверить, что это признание принадлежит тому же Бальмонту, “который в этот мир пришёл, чтоб видеть солнце!”

Но в стихах, как и жизни, он останется прежним поэтом, верным стихии света, только свет для него будет исходить из России – уже запредельной, недосягаемой. Верность светоносному идеалу остаётся. Ему конкретное имя – Россия. Ностальгия по России рождает сильные стихи.

“Какой я сейчас? Да всё тот же. Новые мои знакомые и даже прежние смеются, когда я говорю сколько мне лет, и не верят. Вечно любить мечту, мысль и творчество – это вечная молодость. Бородка моя правда беловата, и на висках инея довольно, но всё же ещё волосы вьются, и русые они, а не седые. Мой внешний лик всё тот же, но в сердце много грусти…” – писал он Е.А.Андреевой, сохранившей с ним добрые отношения.

В 1935 году в Париже был вечер, посвящённый 50-летию литературной деятельности Бальмонта. Выступила Марина Цветаева со “Словом”. Она просила об оказании поддержки “единственному великому поэту из ныне живущих”.

Цветаева отметила, что “Бальмонт – самое лучшее, что дал в конце старый мир”.

Стихотворение “Как мы живём”

Мы так живём, что с нами вечно слава,

Хмельная кровь, безумствующий бред,

И может быть, в том жгучая отрава,

Но слаще той отравы в мире нет. 1936г.

Куда девалось “я”? Почему “мы”?

Удивительно, что это “мы” рождается у поэта одинокого, забытого. Но именно теперь Бальмонт сливает свой голос с общим хором всей русской поэзии.

В 1942 году он умер после душевной болезни в приюте для престарелых, устроенном во Франции беженкой из России поэтессой Е.Ю. Кузьминой-Караваевой (матерью Марией). Он умер, слушая чтение своих стихов. И вспомнил о былом своем богатстве, звучном мире безумных вдохновений, восхождений на башню, о мире звезд:

Не многие пришли сказать ему последнее “прощай” и проводить в последний путь: Зайцев, Терапиано, Балтрушайтис. Он ушёл, благословив мир, над которым будет вечно сиять его Солнце.

Я шепчу вослед благословенье,

Чувствую, как силы возросли,

Как, испив рассветное мгновенье,

Дали, дрогнув, манят быть вдали.

III. Подведение итогов урока.

IV. Домашнее задание.

Устный анализ стихотворения В.Я.Брюсова или К.Д.Бальмонта (по выбору).

Валерий БРЮСОВ. Несколько штрихов к портрету

ПОЭТ ПО СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ

«Поэтами рождаются, солдатами становятся». Это известное латинское выражение совершенно не применимо к поэту, чье имя вошло во все литературные энциклопедии и справочники. Валерий Яковлевич Брюсов. Знаменитый поэт серебряного века русской поэзии. Поэт не от Бога, а по собственной воле. Совершенный прагматик с сугубо математическим складом ума, лишенный каких бы то ни было сантиментов, всю жизнь потративший на создание собственного памятника - двух строчек в истории мировой литературы.

Лишь одной страстью было наполнено его сердце. Она служила для него главным источником жизненной энергии. Ей он жертвовал и мысли, и работу, и личную жизнь. Честолюбие. Именно так называлась страсть, вознесшая его к вершинам славы и одновременно безжалостно унизившая его человеческое «я».

…Если бы однажды Брюсов не решил стать поэтом, то, вероятнее всего, он стал бы математиком. Хорошим математиком. Может быть, даже великим. Процесс вычисления, решения разных алгебраических задач доставлял ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Поэт Владислав Ходасевич вспоминал: «В шестнадцатом году он мне признавался, что иногда «ради развлечения» решает алгебраические и тригонометрические задачи по старому гимназическому задачнику. Он любил таблицу логарифмов»…

Вы встречали когда-нибудь поэта, или вообще человека, который бы любил таблицу логарифмов? Наверное, нет, а если бы и встретили, то наверняка подумали бы, что у этого человека не все в порядке с головой. Вероятно, что-то и впрямь было не так в голове у этого юноши, написавшего в 15 лет в своем дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Этого мало! Мне мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я ее вижу: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно, когда оно найдет подходящего вождя. А этим вождем буду я!» Вот так, уже в 15-лет Брюсов математически точно вычислил - иначе и не скажешь - свой успех. И он не ошибся в расчетах: математика - наука точная.

(В. Брюсов в юности)

«НИКОМУ НЕ СОЧУВСТВУЙ… СЕБЯ ПОЛЮБИ БЕЗРАЗДЕЛЬНО…»

Первый сборник своих опусов он назвал, ни мало смущаясь, «Chefs d"oeuvre» - «Шедевры». (Все последующие сборники имели такие же «гламурные» названия, и нарекались исключительно на иностранный манер - по-французски или на латинском. Мол, книжица не для всех, а для избранных…) В предисловии к своим «шедеврам» Брюсов пишет: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки… Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству». Перебор по части авторского самолюбия был заметен едва ли не в каждой строке. Не удивительно, что критика встретила сборник в штыки и журналы не печатали стихов Брюсова несколько лет.

Совсем скоро увидел свет второй сборник стихотворений - «Me eum esse» («Это - я»), в котором Брюсов в стихотворении «Юному поэту» декларирует свое кредо:

Юноша бледный со взором горящим,

Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее - область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно.

Третий храни: поклоняйся искусству,

Только ему, безраздумно, бесцельно.

Поразительно, что эта юношеская белиберда, в которой нет и крупицы здравого смысла, а одна только напыщенная поза, стала эстетическим манифестом русского декадентства 90-х годов - литературного направления, ставшего модой.

Здесь стоит сделать ремарку. Молодости, как известно, свойственна психическая неуравновешенность. Это можно объяснить: та часть мозга, что отвечает за чувство ответственности, полностью формируется только к 25-30 годам. В то время как половые гормоны начинают бурлить уже в 14-15 лет. И поскольку чувство собственной значимости у молодого человека, еще незрелого в умственном и житейском отношении, но уже зрелого в половом, его социальный ранг явно не соответствуют его максималистским притязаниям (уважают ведь не за самомнение, а, например, за опыт, мудрость, возраст, звание, успех, богатство - за то, чего у юноши нет), то остается одно из двух. Или - открыто сопротивляться «несправедливому» миропорядку, либо - создать собственный, протестный мир с его правилами, языком и прочей атрибутикой, в котором будут иные ценности. Например, сила, дерзость, агрессивность, картинное благородство, презрение «черни» и всего обыденного, демонизм и мистицизм… Эту «детскую» болезнь левизны каждый переживает по своему. Однако у некоторых, как у Брюсова, она протекает особенно остро и дает осложнения.

В своем третьем сборнике - «Tertia Vigilia» («Третья стража») - Брюсов, хоть уже и возмужавший, все так же по-мальчишески ломается: «Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья, и Господа и Дьявола хочу прославить я». Здесь же, ко всеобщему сведению, сообщается: «поклоняются мне многие в часы вечерние»; «женщины, лаская меня, трепетали от счастия» и т. д.

Источники брюсовского вдохновения - все те же, книжные: скифы, ассирийский царь Ассаргадон, Рамсес, Орфей, Кассандра, Амалтея, Данте, Баязет, викинги, свойства металлов (!), Большая Медведица и т. д. Странные темы, не правда ли? Искусственные какие-то. Впрочем, о чем же еще писать «юноше бледному» и «безраздумному»?

(В. Брюсов в молодости)

«СОБАКИ СЕКРЕТНОГО ЖЕЛАНЬЯ»

Карл Радек, известный большевик, был очень маленького роста. Однако он отличался редким остроумием, и потому был очень популярен в кругах творческой интеллигенции. Однажды, во время писательской попойки у Горького на Малой Никитской, Радек наклонился к уху автора «Буревестника» и спросил шепотом:

Алексей Максимович, разъясните, пожалуйста, мое недоумение. Зачем ваш «уж вполз высоко в горы»? Ведь ужи живут в сырых низменных местностях. Что он там забыл, в горах?

Кожа на скулах Горького натянулась, и лицо сразу окаменело. Он сидел, а Радек стоял рядом, но их глаза находились на одном уровне.

Этот вопрос, Карл Бернгардович, вы должны были адресовать господину Брему, естествоиспытателю, а я - поэт.

Сказав это, Горький отвернулся, давая понять, что вопрос исчерпан. Больше Радека не приглашали на Малую Никитскую.

Литературные ляпы можно обнаружить практически у любого писателя или поэта. И все же рекордсменами по этой части можно с уверенностью считать поэтов-декадентов (позднее окрестивших себя символистами). И Брюсов здесь - в числе чемпионов. «Тень несозданных созданий колыхается во сне, словно лопасти латаний на эмалевой стене. Фиолетовые руки на эмалевой стене полусонно чертят звуки в звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски в звонко-звучной глубине вырастают точно блестки при лазоревой луне. Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне…» и т. д.

Поэт Владимир Соловьев в своей рецензии попенял автору, что «обнаженному месяцу всходить при лазоревой луне не только неприлично, но и вовсе невозможно, так как месяц и луна суть только два названия для одного и того же предмета». Брюсов ответил: «Какое мне дело, что на земле не могут быть одновременно видны две луны! Мне они нужны для того, чтобы вызвать в читателе известное настроение…»

Еще больше критики досталось скандальному одностишию Брюсова - «О, закрой свои бледные ноги!». Соловьев пишет: «Для полной ясности следовало бы, пожалуй, прибавить: «ибо иначе простудишься», но и без этого совет г. Брюсова, обращенный, очевидно, к особе, страдающей малокровием, есть самое осмысленное произведение всей символической литературы…»

Полемика между Соловьевым и Брюсовым на этом не закончилась. В одном из журналов Брюсов опубликовал только что переведенный им «шедевр» бельгийского поэта Метерлинка. Там были такие слова: «Моя душа больна весь день, Моя душа больна прощаньем. Моя душа в борьбе с молчаньем, Глаза мои встречают тень. И под кнутом воспоминанья Я вижу призраки охот, Полузабытый след ведет Собак секретного желанья. Во глубь забывчивых лесов Лиловых грез несутся своры, И стрелы желтые - укоры - Казнят оленей лживых снов…» Критик тотчас же откликнулся на этот опус в новой рецензии: «Быть может, у иного строгого читателя уже давно «залаяла в сердце собака секретного желанья», - именного того желанья, чтобы авторы и переводчики таких стихотворений писали впредь не только «под кнутом воспоминанья», а и «под воспоминанием кнута»…»

Перу Владимира Соловьева принадлежит и одна из самых остроумных пародий на подобные вирши:

…На небесах горят паникадила,

А снизу - тьма.

Ходила ты к нему иль не ходила?

Скажи сама!

Но не дразни гиену подозренья,

Мышей тоски!

Не то смотри, как леопарды мщенья

Острят клыки!

И не зови сову благоразумья

Ты в эту ночь!

Ослы терпенья и слоны раздумья

Бежали прочь.

Своей судьбы родила крокодила

Ты здесь сама.

Пусть в небесах горят паникадила,

В могиле - тьма.

УКРОТИТЕЛЬ ПОКЛОННИКОВ

Несмотря на многочисленные ляпы, очевидные недостатки и уязвимость поэтов-символистов, очень скоро они полонили сердца всей читающей России. Народ разношерстными толпами валом валит на их выступления, массовыми тиражами издаются журналы, альманахи, книги. Студенты и гимназисты переписывают друг у друга в толстенные тетради новые стихи и учат их наизусть. Символисты - самые дорогие гости в любой гостиной, а их глава, Валерий Брюсов, - почти что полубог. Брюсов с энтузиазмом и изобретательностью поддерживал этот образ «парящего над землей» поэта-олимпийца.

Всякая власть нуждается в декорациях. Она же порождает прислужников. «Брюсов, - писал Ходасевич, - старался окружить себя раболепством - и, увы, находил подходящих людей. Его появления всегда были обставлены театрально. В ответ на приглашение он не отвечал ни да, ни нет, предоставляя ждать и надеяться. В назначенный час его не бывало. Затем начинали появляться лица свиты. Я хорошо помню, как однажды, в 1905 г., в одном «литературном» доме хозяева и гости часа полтора шепотом гадали: придет или нет? Каждого новоприбывшего спрашивали:

Вы не знаете, будет Валерий Яковлевич?

Я видел его вчера. Он сказал, что будет.

А мне он сегодня утром сказал, что занят.

А мне он сегодня в четыре сказал, что будет.

Я его видел в пять. Он не будет.

И каждый старался показать, что ему намерения Брюсова известнее, чем другим, потому что он стоит ближе к Брюсову. Наконец, Брюсов являлся. Никто с ним первый не заговаривал: ему отвечали, если он сам обращался…

Его уходы были так же таинственны: он исчезал внезапно. Известен случай, когда перед уходом от Андрея Белого он внезапно погасил лампу, оставив присутствующих во мраке. Когда вновь зажгли свет, Брюсова в квартире не было».

Несмотря на свою формальную вежливость и показную изысканность, Брюсов любил проявить власть и одернуть всякого, проявившего хоть чуточку меньшее раболепие, чем это полагалось. Он был мастер по укрощению и запугиванию своих поклонников. Те, кому это не нравилось, отходили в сторону. Другие охотно составляли послушную свиту, которой Брюсов не гнушался пользоваться для укрепления влияния и власти. С одним таким поклонником из брюсовской свиты однажды встретился Ходасевич. «Приблизительно в 1909 году, я сидел в кафе на Тверском бульваре с А. И. Тиняковым, писавшим посредственные стихи под псевдонимом «Одинокий». Собеседник мой, слегка пьяный, произнес длинную речь, в конце которой воскликнул буквально так:

Мне, Владислав Фелицианович, на Господа Бога - тьфу! Был бы только Валерий Яковлевич, ему же слава, честь и поклонение!

…Гумилев мне рассказывал, как тот же Тиняков, сидя с ним в Петербурге на «поплавке» и глядя на Неву, вскричал в порыве священного ясновидения:

Смотрите, смотрите! Валерий Яковлевич шествует с того берега по водам!»

Сейчас можно лишь улыбнуться, читая про эти немудреные «таинства» Брюсова, восторженность и раболепие его подражателей. Но тогда, в эпоху, когда все поголовно увлекались спиритическими сеансами и верой во всякую чертовщину, эти фокусы создавали легенды.

ЧЕМ ХИТРЕЦ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ МУДРЕЦА?

Брюсов был одним из образованнейших людей своего времени. При всех его человеческих недостатках, Брюсов не только замечательный поэт, но и выдающийся ученый-филолог, критик, историк литературы и переводчик. «Если бы мне жить сто жизней, они не насытили бы всей жажды знания, которая сжигает меня. Я готов плакать, когда думаю о том, чего я не знаю». Это уже не бахвальство, а искреннее признание. Но был ли Брюсов мудрым человеком? Умным - может быть, но мудрым - еще вопрос. Ибо не следует путать эрудицию, деловую хватку и природную хитрость с мудростью. Брюсов же был необычайно хитер.

Крайне ловкий от природы, он, по характеристике Гиппиус, очень хорошо владел собою: «он отлично видел людей и знал, на сколько пуговиц перед каждым стоит застегнуться». Он умел втереться в доверие, обаять нужного человека - то бесстыдной лестью, то маленькими услугами или подарками, изучал его слабости и умел, при случае, их использовать. Вот что пишет по этому поводу Гиппиус: «…Природная сметка позволила ему выработать в отношениях с людьми особую гибкость, удивительную тонкость. Даже неглупый человек выносил из общения с Брюсовым, из беседы с ним убеждение, что действительно Брюсов всех презирает (и поделом!). Всех - кроме него. Это ведь своего рода лесть, и особенно изысканна. Бранить с кем-нибудь всех других. А Брюсов даже никогда и не «бранился»: он только чуть-чуть, прикрыто и понятно, несколькими снисходительными злыми словами отшвыривал того, о ком говорил. А тот, с кем он говорил, незаметно польщенный брюсовским «доверием», уже начинал чувствовать себя его сообщником. Очень действенный прием с людьми, пусть и неглупыми, но не особенно тонкими».

Еще одна хитрость - манера подавать руку. «Она производила странное действие, - вспоминал Ходасевич. - Брюсов протягивал человеку руку. Тот протягивал свою. В ту секунду, когда руки должны были соприкоснуться, Брюсов стремительно отдергивал свою назад, собирал пальцы в кулак и кулак прижимал к правому плечу, а сам, чуть-чуть скаля зубы, впивался глазами в повисшую в воздухе руку знакомого. Затем рука Брюсова так же стремительно опускалась и хватала протянутую руку. Пожатие совершалось, но происшедшая заминка, сама по себе мгновенная, вызывала длительное чувство неловкости. Человеку все казалось, что он как-то не вовремя сунулся со своей рукой. Я заметил, что этим странным приемом Брюсов пользовался только на первых порах знакомства и особенно часто применял его, знакомясь с начинающими стихотворцами, с заезжими провинциалами, с новичками в литературе и в литературных кругах».

Но на всякого мудреца довольно простоты. Иногда чувство меры ему явно отказывало.

Осень 1905 года. В палате психиатрической лечебницы доктора Усольцева уже тяжелобольной Михаил Врубель пишет знаменитый портрет Валерия Брюсова. Человек, изображенный на полотне, притягивает взгляд: гордая отстраненность лица, строгие очертания темного сюртука, скрещенные по-наполеоновски руки… «Портрет поэта-завоевателя» - так назвал эту картину Михаил Волошин. Брюсов не просто оценил портрет, он им гордился. «После этого портрета, мне других не нужно. И я часто говорю, полушутя, что стараюсь остаться похожим на свой портрет».

Говорил он это, возможно, полушутя, зато старался соответствовать образу, созданному сумасшедшим художником, очень даже всерьез. «Помню, - вспоминала Тэффи, - поставили у Комиссаржевской «Пелеаса и Мелисанду» в переводе Брюсова. Брюсов приехал на премьеру и во время антрактов стоял у рампы лицом в публике, скрестив на груди руки, в позе своего портрета работы Врубеля. Поза, напыщенная, неестественная и для театра совсем уж неуместная, привлекала внимание публики, не знавшей Брюсова в лицо. Пересмеиваясь, спрашивали друг друга: «Что означает этот курносый господин?»

Ожидавший оваций Брюсов был на Петербург обижен».

БРЮСОВ И БАЛЬМОНТ

Сборник «Tertia Vigilia» Брюсов посвятил Константину Бальмонту. Посвящение гласит: «Сильному от сильного». В стихотворении «К портрету К.Д. Бальмонта» своего друга и учителя он характеризует внешне так: «Угрюмый облик, каторжника взор», а внутренне аттестует и того лучше: «Но я в тебе люблю - что весь ты ложь». Бедный Бальмонт! Всегда любивший слушать восторги в свой адрес, он и не заметил, что у этого не в меру восторженного юноши неблагодарная душа.

В 1894 г. Брюсов познакомился с Константином Бальмонтом - тоже начинающим поэтом, хотя на шесть лет его старше. Много лет спустя, уже в эмиграции, Бальмонт писал: «Я вспоминаю ласково еще одного юного поэта тех дней (1894 - 1895), Валерия Брюсова. Его парадоксальность крепила и радовала мою собственную парадоксальность. Его огромная любовь к стиху и вообще художественному и умному слову меня привлекала к нему, и мы года три были неразлучными друзьями-братьями». Брюсов же в дневниках 90-х, наедине с собой, отзывался о Бальмонте с явной долей неприязни, хотя на людях называл его другом и братом. Ходасевич говорит об этом так: «Его неоднократно подчеркиваемая любовь к Бальмонту вряд ли может быть названа любовью. В лучшем случае, это было удивление Сальери перед Моцартом».

Брюсов инстинктивно чувствовал, что творческий потенциал друга превосходит его собственный, и смертельно боялся, что тот займет облюбованное им место главы новой школы. Но чувств своих не открывал. Внешне на первых порах Брюсов признавал первенство Бальмонта, но втайне уже подумывал о том, как свести его с дистанции. Андрей Белый вспоминал, когда «провожая Бальмонта в далекую Мексику, встал он с бокалом вина и, протягивая над столом свою длинную руку, скривясь побледневшим лицом он с нешуточным блеском в глазах дико выорнул: «Пью, чтоб корабль, относящий Бальмонта в Америку, пошел ко дну». Как говорится, «говорите правду и никто вам не поверит». В конечном итоге с Бальмонтом все так и вышло, как хотел Брюсов».

Когда их пути окончательно разойдутся - один уедет за границу, другой останется в России, Брюсов станет публично поносить имя своего давнего друга. Жена Бальмонта, Екатерина Андреева, вспоминала, как однажды писала ему за границу «о какой-то некрасивой выходке Брюсова в печати относительно Бальмонта и предлагала разоблачить клевету. «Стоит ли? - ответил мне Бальмонт. - Когда же волки разумели пожираемых ими? И когда же тупая ограниченность поймет высокую полетность? Я к Валерию ничего не чувствую, кроме любви за его юный лик времен «Безбрежности» и «Горящих зданий» и кроме человеческой жалости к загубленной жизни, все время шедшей по ложным путям»».

(К. Бальмонт)

БРЮСОВ И БУНИН

Почти так же развивались отношения Брюсова с Буниным. И здесь Брюсов умело использовал имя популярного поэта и писателя ради собственной славы. Бунин тоже познакомился с Брюсовым в середине 90-х, и познакомил их Бальмонт. Вот как описывает это Бунин: «Я увидел молодого человека с довольно толстой и тугой гостинодворческой (и широкоскуло-азиатской) физиономией. Говорил этот гостинодворец, однако, очень изысканно, высокопарно, с отрывистой и гнусавой четкостью, точно лаял в свой дудкообразный нос, и все время сентенциями, тоном поучительным, не допускающим возражений. Все было в его словах крайне революционно (в смысле искусства), - да здравствует только новое и долой все старое! Он даже предлагал все старые книги дотла сжечь на кострах, «вот как Омар сжег Александрийскую библиотеку!» - воскликнул он. Но вместе с тем для всего нового у него уже были жесточайшие, непоколебимые правила, уставы, узаконения, за малейшие отступления от которых он, видимо, готов был тоже жечь на кострах».

Отношения между Брюсовым и Буниным поначалу были дружескими, и Брюсов даже называл Бунина в числе «самых ярых распространителей» своих стихов. Благодаря поддержке Бунина он впервые смог опубликовать свои произведения в периодической печати - в 1899 г., в одесской газете «Южное обозрение». Но как только необходимость в распространителях отпала, Брюсов заявил Бунину, что его собственные стихи никого не интересуют. Такого отношения Бунин, естественно, не простил.

Подобное поведение совсем не красит образ Брюсова. Но водились за ним и более тяжкие грехи. Например, предательство. Жертвой его оказался один из ближайших друзей - Владислав Ходасевич. Вот что он рассказывает:

«В марте 1920 г. я заболел от недоедания и от жизни в нетопленом подвале. Пролежав месяца два в постели и прохворав все лето, в конце ноября я решил переехать в Петербург, где мне обещали сухую комнату. В Петербурге я снова пролежал с месяц, а так как есть мне и там было нечего, то я принялся хлопотать о переводе моего московского писательского пайка в Петербург. Для этого мне пришлось потратить месяца три невероятных усилий, при чем я все время натыкался на какое-то невидимое, но явственно ощутимое препятствие. Только спустя два года я узнал от Горького, что препятствием была некая бумага, лежавшая в петербургском академическом центре. В этой бумаге Брюсов (в то время исполнявший должность цензора большевистской печати. - А.К.) конфиденциально сообщал, что я - человек неблагонадежный».

«Примечательно, - горько иронизирует Ходасевич, - что даже «по долгу службы» это не входило в его обязанности».

(И. Бунин)

НЕКРОФИЛ

Некрофилия - в переводе с греческого, означает половое извращение, заключающееся в половом влечении к трупам. Некрофилия - или последствие повреждения мозга (например, после тяжелой физической или психической травмы), или же - врожденное качество, полученное в результате сбоя на уровне генов в момент формирования плода. Внешние признаки вырождения описаны многими антропологами: косноязычие, лопоухость, редкие зубы, свисающие веки, большое количество родимых пятен и так далее. Внутренние - выражаются в различного рода сексуальных отклонениях - от импотенции и эксгибиционизма до так называемой «нетрадиционной половой ориентации», ското- и труположства. Есть и не сексуальные признаки - ничем не обоснованный пессимизм, постоянная демонстрация крайних чувств - одержимости, нетерпимости, паники, резкие перепады в настроении, мания величия, мания преследования (и все прочие клинические «мании»), интерес ко всему, что связано со смертью.

К чему, спрашивается, такое длинное объяснение? И причем здесь Брюсов? При том, что многие современники считали его некрофилом.

Вообще, поразительно: если внимательно взглянуть на так называемых декадентов-символистов, обнаружится интересная вещь. Все они, почти без исключения, в своем творчестве без меры эксплуатировали две темы - эротики, граничащей с порнографией, и смерти: вы нигде не отыщете столько половых актов и разных способов совокупления, кладбищ, трупов и самоубийц, как в их стихах и прозе. Они не просто интересуются смертью. Они ее воспевают!

И вот совпадение! Почти все они, как выясняется, страдали в жизни разного рода сексуальными отклонениями - от полной импотенции до однополой любви: Сологуб, Блок, Мережковский, Кузмин, Городецкий, Гиппиус, Минский, Белый, Волошин... Многие из них (за исключением разве что троих - Гиппиус, Брюсова и Блока) грешили жутким косноязычием, не выговаривали не только букву «р», но и по нескольку согласных сразу. Тэффи потешалась, заставляя одного поэтика-декадента, не выговаривавшего букву «л» декламировать известный шедевр Сологуба: «И два глубокие бокала Из тонко-звонкого стекла Ты к светлой чаше подставляла И пену сладкую пила. Лила, лила, лила, качала Два темно-алые стекла Белей, лилей, алее лала Бела была ты и ала...» У «поэтика» получалось: «Бевей вивей, авее вава Бева быва ты и ава…»

(В. Брюсов. Картина художника А. Врубеля)

СОБИРАТЕЛЬ РАЗНЫХ СПОСОБОВ… САМОУБИЙСТВ

Но вернемся к Брюсову. Он не был гомосексуалистом, проблем с произношением у него также не было. Да и черты лица не обнаруживали в нем каких-то вырожденческих примет. Возможно, вся его некрофилия - лишь следование модному течению. Единственное, что смущает - необычный для энергичного и деятельного человека, каким был Брюсов, холод, веющий от его стихов и прозы. По этому поводу Гиппиус писала: «Прославление так называемой любовной страсти, эротика, годится во все времена. Мертвенный холод Брюсова в этой области достаточно ощутим и в стихах. Но в прозе, где труднее спрятаться, он без меры, с отчаяньем, подчеркивая «любовные» сцены, делает их почти… некрофильскими. Кстати сказать, ни у кого нет такого количества «некрофильских» стихов, как у Брюсова». Так, например, его «Баллады» содержат описание едва ли не всех сортов сладострастия. Тут вам и влюбленный раб, прикованный к ложу, на котором ласкают другого мужчину, тут и безумно-страстные римские проститутки-царевны, предлагающие себя неизвестному путнику, тут и апофеоз лесбийской любви, тут и страсть отца к дочери, и сладострастные свидания узника и узницы, разделенных решеткою, и так далее…

Малоизвестный факт: в шесть лет Брюсов написал собственное… завещание. Маленький некрофил или маленький нарцисс, желающий, чтобы на него обратили внимание? Еще факт из той же области: для сборника «Все напевы» Брюсов написал целый цикл стихотворений о… разных способах самоубийства. После выхода книги в свет, он «старательно расспрашивал знакомых, не известны ли им еще какие-нибудь способы, «упущенные» в его каталоге».

Еще один факт, вернее, случай, произошедший на «среде» Вячеслава Иванова. Рассказывает Гиппиус: «На «средах» было заведено, читает ли признанный поэт или начинающий, слушатели, поочередно, тут же высказывают свое мнение. В критике не стеснялись, резкости даже преувеличивали. Но она касалась главным образом формы. И выходило, что профессионалы критиковали молодых, обижаться было некому.

Сологуб сидел неподвижно и говорил мало. Кажется, он ничего не читал. А Брюсов, когда до него дошла очередь, прочел целый цикл… некрофильских стихотворений. Содержание в первую минуту удивило даже и собравшихся смелых новаторов. Но скоро все оправились, и стихи, прочитанные «дерзновенно», высоким брюсовским тенором и по-брюсовски искусно сделанные, вызвали самые комплиментарные отзывы. Дошло до Сологуба. Молчит. И все молчат. Хозяин, со сладкой настойчивостью, повторяет свою просьбу «к Федору Кузьмичу - высказаться». Еще секунда молчанья. Наконец - монотонный и очень внятный, особенно при общей тишине, ответ Сологуба:

Ничего не могу сказать. Не имею опыта.

Эти ядовитые, особенно по тону, каким были сказаны, слова были тотчас же затерты смехом, не очень удачными шутками, находчивостью хозяина… Но Брюсов, я думаю, их почувствовал - и не забыл».

ЕДИНСТВЕННАЯ ЖЕНЩИНА

Один из современников сказал о Брюсове: «Он не любил людей, потому что прежде всего не уважал их». Эта нелюбовь распространялась на всех, в том числе и на женщин. Не любя и не чтя людей, он ни разу не полюбил ни одной из тех, с кем случалось ему «припадать на ложе». Женщины брюсовских стихов похожи одна на другую, как две капли воды: это потому, что он ни одной не любил, не отличил, не узнал.

Кажется, больше всего на свете он любил самого себя и литературную славу. Даже составляя любовные записки, он не забывал прямо или косвенно напомнить о том, что он - Бог, а тот, кому адресовалась записка - скромная прихожанка в его церкви, до которой он, по своему великодушию, нисходит. Его письма, посвященные женщинам, полны высокопарной патетики и демонизма. Бальмонт впоследствии вспоминал забавный случай периода их дружбы, когда Брюсов перепутал конверты и прислал ему письмо, предназначавшееся очередной возлюбленной, в котором демонизм соседствует с «гостинодворством»: «Маня! Моя любимая! Мысль о тебе как палящий ветер Африки. Приходи в субботу: я именинник!»… Прямо, как в школьной шутке: «Кто здесь сидит - того люблю. Кладите в парту по рублю!»

В 1897 г. Брюсов женился на Иоанне Матвеевне Рунт, служившей в их доме гувернанткой его сестер. Его пленило, что молоденькая гувернантка героически защищала его рукописи от посягательств няни Секлетиньи, наводившей в доме порядок.

В выборе жены Брюсов не ошибся. Иоанна Матвеевна с благоговением относилась к литературным трудам мужа, и после его смерти на долгие годы стала главным хранителем его творческого наследия. Заполнявшиеся после женитьбы страницы его дневника производят наиболее человечное впечатление из всего написанного Брюсовым. Вот запись от 2 октября 1897 г. «Недели перед свадьбой не записаны. Это потому, что они были неделями счастья. Как же писать теперь, если свое состояние я могу определить только словом «блаженство»? Мне почти стыдно делать такое признание, но что же? Так есть».

«Жена его, - вспоминала Гиппиус, - маленькая женщина, необыкновенно обыкновенная. Если удивляла она чем-нибудь, - то именно своей незамечательностью». Но она - «единственная женщина, которую во всю жизнь Брюсов любил». Она была единственная, с кем Брюсов говорил просто и ласково.

(Брюсов и Рунт)

СОБСТВЕННЫЙ ПАМЯТНИК ВАЖНЕЕ ЧЬЕЙ-ТО ЖИЗНИ

Ну а что же другие женщины, которых в его жизни, если верить его же подсчетам, было четырнадцать? Участь этих «случайных цветов», как он их называл, была незавидна.

В 1892 году он влюбился в очаровательную девушку, невесту своего знакомого - Елену. И увел ее от него. А затем бросил. Когда девушка вдруг заболела оспой и вскоре умерла, он тотчас же кинулся… сочинять стихи - о своей трагической любви.

В 1903 году Брюсов познакомился с Ниной Петровской - женой владельца издательства «Гриф» С. Соколова и, «по совместительству», любовницей его друга, Андрея Белого. Вспыхивает роман. Но не на троих - ради Брюсова Петровская уходит от мужа и прогоняет любовника. Но Брюсов, «отдав дань Эросу», вовсе не собирается покидать свою жену. Он просит Петровскую оставить его в покое. Далее - со слов Брюсова. Однажды на публичной лекции Андрея Белого, «подошла ко мне одна дама (имени ее не хочу называть), вынула вдруг из муфты браунинг, приставила мне к груди и спустила курок. Было это во время антракта, публики кругом было мало, но кое-кто все же оказался рядом и обезоружил террористку».

Террористкой оказалась Нина Петровская. Одна из свидетельниц несостоявшегося кровопролития Л. Д. Рындина пишет: «Роман Нины Петровской с Брюсовым становился с каждым днем все трагичнее. Нина грозила самоубийством, просила ей достать револьвер. И как ни странно, Брюсов ей его подарил. Но она не застрелилась, а, поспорив о чем-то с Брюсовым, выхватила револьвер из муфты, направила его на Брюсова и нажала курок. Но… револьвер дал осечку… Потом этот маленький револьвер был долго у меня».

Нина Петровская уехала за границу, жила впроголодь, писала слезные письма Горькому с просьбой подыскать ей работу, хоть какую («Я хочу работы, работы, работы, - какой бы то ни было»). Однажды, рука ее потянулась к газовому кранику… Когда соседи обнаружили резкий запах, доносящийся из ее квартиры, было уже поздно…

Главным для Брюсова всегда оставалась поэзия. Умирая, он успел выговорить коченеющими губами: «Мои стихи…» - и смолк, не закончив мысли. Восемнадцать лет ранее, в одном из писем Нине Петровской он объяснил свою холодность: «Поэзия для меня - все! Вся моя жизнь подчинена только служению ей; я живу - поскольку она во мне живет, и когда она погаснет во мне, умру. Во имя ее - я, не задумываясь, принесу в жертву все: свое счастье, свою любовь, самого себя». В справедливости этих слов Нина Петровская убедилась на собственном опыте: «Для одной прекрасной линии своего будущего памятника он, не задумываясь, зачеркнул бы самую дорогую ему жизнь». Что, собственно, Брюсов и сделал.

(В. Брюсов со своим воспитанником Колей)

ПРЕСТУПНИК

«Быть может, все в жизни лишь средство Для ярко-певучих стихов...». Это двустишие Брюсова могло бы служить эпиграфом к трагедии, в которой он сыграл самую неприглядную роль. Об этой истории рассказывает один из ее участников - Владислав Ходасевич.

«В начале 1912 года Брюсов познакомил меня с начинающей поэтессой Надеждой Григорьевной Львовой, за которой он стал ухаживать вскоре после отъезда Нины Петровской.

…Надя Львова была не хороша, но и не вовсе дурна собой. Родители ее жили в Серпухове; она училась в Москве на курсах. Стихи ее были очень зелены, очень под влиянием Брюсова. Вряд ли у нее было большое поэтическое дарование. Но сама она была умница, простая, душевная, довольно застенчивая девушка… Мы с ней сдружились. Она всячески старалась сблизить меня с Брюсовым, не раз приводила его ко мне, с ним приезжала ко мне на дачу.

Разница в летах между ней и Брюсовым была велика. Он конфузливо молодился, искал общества молодых поэтов. Сам написал книжку стихов почти в духе Игоря Северянина и посвятил ее Наде…

С ней отчасти повторилась история Нины Петровской: она никак не могла примириться с раздвоением Брюсова - между ней и домашним очагом. С лета 1913 г. она стала очень грустна. Брюсов систематически приучал ее к мысли о смерти, о самоубийстве. Однажды она показала мне револьвер - подарок Брюсова… В конце ноября, кажется - 23 числа, вечером, Львова позвонила по телефону к Брюсову, прося тотчас приехать. Он сказал, что не может, занят. Тогда она позвонила к поэту Вадиму Шершеневичу: «Очень тоскливо, пойдемте в кинематограф». Шершеневич не мог пойти - у него были гости. Часов в 11 она звонила ко мне - меня не было дома. Поздним вечером она застрелилась. Об этом мне сообщили под утро.

Через час ко мне позвонил Шершеневич и сказал, что жена Брюсова просит похлопотать, чтобы в газетах не писали лишнего. Брюсов мало меня заботил, но мне не хотелось, чтобы репортеры копались в истории Нади. Я согласился поехать в «Русские Ведомости» и в «Русское Слово».

Надю хоронили на бедном Миусском кладбище, в холодный, метельный день. Народу собралось много. У открытой могилы, рука об руку, стояли родители Нади, приехавшие из Серпухова, старые, маленькие, коренастые, он - в поношенной шинели с зелеными кантами, она - в старенькой шубе и в приплюснутой шляпке. Никто с ними не был знаком. Когда могилу засыпали, они как были, под руку, стали обходить собравшихся. С напускною бодростью, что-то шепча трясущимися губами, пожимали руки, благодарили. За что? Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, все видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю.

Несчастные старики этого не знали. Когда они приблизились ко мне, я отошел в сторону, не смея взглянуть им в глаза, не имея права утешать их.

Сам Брюсов на другой день после Надиной смерти бежал в Петербург, а оттуда - в Ригу, в какой-то санаторий. Через несколько времени он вернулся в Москву, уже залечив душевную рану и написав новые стихи, многие из которых посвящались новой, уже санаторной «встрече»... На ближайшей среде «Свободной Эстетики», в столовой Литературно-художественного Кружка, за ужином, на котором присутствовала «вся Москва» - писатели с женами, молодые поэты, художники, меценаты и меценатки - он предложил прослушать его новые стихи. Все затаили дыхание - и не напрасно: первое же стихотворение оказалось декларацией. Не помню подробностей, помню только, что это была вариация на тему «Мертвый, в гробе мирно спи, Жизнью пользуйся живущий», а каждая строфа начиналась словами: «Умершим - мир!» Прослушав строфы две, я встал из-за стола и пошел к дверям. Брюсов приостановил чтение. На меня зашикали: все понимали, о чем идет речь, и требовали, чтобы я не мешал удовольствию.

За дверью я пожалел о своей поездке в «Русское Слово» и «Русские Ведомости».

(Дом Брюсова. Музей Серебряного века)

В ПОГОНЕ ЗА ДОЛЖНОСТЯМИ

«Я хочу жить, чтобы в истории всеобщей литературы обо мне было две строчки. И они будут!» Многое из того, к чему так жадно стремился Брюсов, было достигнуто. Но какой ценой? Однажды Надежда Львова сказала ему о каких-то его стихах, что они ей не нравятся. Брюсов оскалился:

А вот их будут учить наизусть в гимназиях, а таких девочек, как вы, будут наказывать, если плохо выучат.

«Нерукотворного» памятника в человеческих сердцах он не хотел. Ему хотелось увековечиться - черным по белому - двумя строчками в истории литературы, плачем ребят, наказанных за незнание Брюсова, и - бронзовым истуканом на родимом Цветном бульваре.

Брюсов всегда старался быть на виду и на слуху. Умел, как никто предугадать завтрашние перемены - в моде ли, литературе, в обществе - и быстро подстроиться под них. «Еще не была запрещена за контрреволюционность русская орфография, - писала Гиппиус, - как Брюсов стал писать по большевистской и заявил, что по другой печататься не будет. Не успели уничтожить печать, как Брюсов сел в цензора, - следить, хорошо ли она уничтожена, не проползет ли… какая-нибудь негодная большевикам контрабанда. Чуть только пожелали они сбросить с себя «прогнившие пеленки социал-демократии» и окрестились «коммунистами», - Брюсов поспешил издать брошюру «Почему я стал коммунистом»…»

Дальше - больше. Маяковский на виду? Брюсов выступает с лекцией о поэзии Пушкина, в которой отмечает, что ему, Брюсову, Пушкин больше не нужен, он - «средство негодное». Почему? Потому что Пушкин не мог найти созвучий, соответствующих русскому языку: их, оказывается, нашел Маяковский.

Отдав столько лет бешеной погоне за славой, Брюсов загнал самого себя. Тяжело быть угодником на старости лет. Тем более, человеку равнодушному, когда-то признавшемуся: «и все моря, все пристани я не люблю равно». Тем более, перед комиссарами - людьми, которых когда-то он брезгливо именовал чернью.

Во время гражданской войны и сразу после нее Брюсов, стремясь обезопасить себя от голода и нужды, а, главное, от подозрения в неблагонадежности, нахватал себе всевозможных должностей. Был заведующим Московской Книжной Палаты, Отдела Научных Библиотек, Отдела Лито НКП, Охобра (Отдел Художественного Образования), Главпрофобра и др. Работал также в Госиздате, в Фото-Кино Отделе, Наркомземе и др. Совмещал какое-то «высокое» назначение по Наркомпросу с не менее «важной» должностью в Гуконе - в… Главном управлении по коннозаводству!

В конце концов его ладья, равно не любившая все моря и пристани, начала потихоньку тонуть. Он стал курить, пристрастился к морфию, стал неопрятным и нервным. Последние силы потратил на хлопоты о присвоении ему - по случаю грядущего юбилея - ордена Красного Знамени. Большевики, взвесив все заслуги юбиляра, дали ему… почетную грамоту ВЦИК. И еще - присвоили Литературному институту его имя.

Брюсов умер 9 октября 1924 года в Москве. В Париже, в «Русской газете» на это известие откликнулся Саша Черный: «О грехопадении Брюсова писали за последнее время немало. В самом деле странно: индивидуалист, изысканный эстет, парнасский сноб, так умело имитировавший поэта, парящего над чернью, и вдруг такая бесславная карьера… Красный цензор, вырывающий у своих собратьев последний кусок хлеба, вбивающий осиновый кол в книги, не заслужившие в его глазах штемпеля советской благонадежности. Это была, увы, не тютчевская цензура, не «почетный» караул у дверей литературы, а караул подлинно арестантский, тяжкое и низкое ремесло угнетателя духа. Свой бил своих. Приблизительно такое же дикое и незабываемое зрелище, как еврей, организующий еврейские погромы».

(Одна из последних фотографий В. Брюсова)

«ГЕРОЙ ТРУДА»

Неужели так уж совсем и не было в Брюсове ничего душевного, человеческого? Ведь не был же он совершенным негодяем! - воскликнет справедливый читатель. Что ж, наверное, не был. Просто эти черты почему-то лучше других сохранились в памяти его современников. В их письмах, воспоминаниях и дневниках Брюсов, за редким исключением, предстает человеком непомерного честолюбия, для которого все и вся - только средство. Если для читателя это грех - а для меня это грех несомненный, то насколько он страшен и заслуживает осуждения, пусть каждый решает для себя сам.

Но давайте, справедливости ради, попробуем отметить хоть что-то светлое в этой серой личности. По известной формуле Конфуция, из семи главных достоинств настоящего мужчины у Брюсова отсутствовали пять: ум, щедрость, великодушие, справедливость и смелость. В наличии имелись лишь два достоинства: воля и честолюбие. И если перебор по части воли не только простителен, но и похвален, то, что касается честолюбия, у Брюсова оно больше напоминает тщеславие. Воля - вот за что безусловно можно уважать Брюсова.

Именно благодаря ей он, человек невысокого литературного дарования, сумел добиться и славы, и признания, и уважения - как поэт, писатель и переводчик. Целенаправленный труд сотворил в истории немало чудес. Брюсов - одно из них. Известно, как работал Брюсов: работа давалась ему тяжело, он не творил, а «высиживал» стихи. Возможно, он не знал, что такое вдохновение. Зато вменил себе в обязанность ежедневно писать определенное количество стихотворений и прозы. А также - непременно прочесть энное количество страниц книг и журналов. И если «дневная норма» была не выполнена, работал ночью, засиживаясь часто до утра. Проведя за работой всю ночь, он вставал из-за стола, умывался, спешно завтракал и… шел в редакцию - снова работать! Недаром Марина Цветаева, назвала его «Героем труда». В этой почти оскорбительной для поэта характеристике есть и скрытое уважение.

Любопытно, что уже через десять лет, набив руку на тяжелом, повседневном «высиживании» рифм, этот «герой труда» уже мог за час, на спор, написать дюжину сонетов, безукоризненных по форме и вполне приличных по содержанию.

Благодаря колоссальной трудоспособности, Брюсов смог совершить невозможное: пройти путь от наивного и мало примечательного поэта-графомана до настоящего профессионала высшей пробы. По части знания поэзии, ее разнообразных форм и техники ему нет равных в русской литературе. Это признавали все, в том числе и лучший, по мнению многих, поэт серебряного века Александр Блок, который писал в письме к Брюсову: «Каждый вечер читаю «Urbi et orbi»… У меня в голове груды стихов, но этих я никогда не предполагал возможными… Быть рядом с Вами я не надеюсь никогда. То, что Вам известно, не знаю, доступно ли кому-нибудь еще и скоро ли будет доступно».

Отдадим же должное поэту Валерию Брюсову: свое место на золотой полке русской литературы он занимает по праву. Он его честно заработал.

(Могила В. Брюсова)

«СПЕШИ!»

На закате лет принято подводить итоги, делать какие-то выводы. Иногда - просто прозревать. Осень - пора мудрости. Что же Брюсов? «Вот он сидит в столовой за столом. Без перерыва курит… (это Брюсов-то!), и руки с неопрятным ногтями (это у Брюсова-то!) так трясутся, что он сыплет пеплом на скатерть, в стакан с чаем, потом сдергивает угол скатерти, потом сам сдергивается с места и начинает беспорядочно шагать по узенькой столовой. Лицо похудело и потемнело, черные глаза тусклы - а то вдруг странно блеснут во впадинах. В бородке целые седые полосы, да и голова с белым отсветом. В нем такое напряженное беспокойство, что самому становится беспокойно рядом с ним».

В конце жизни он взял на воспитание маленького племянника жены. Было странно видеть в нем, «холодном и расчетливом дельце», такую нежную привязанность. Каждый вечер он возвращался домой, нагруженный сластями и игрушками и, расстелив ковер, подолгу играл с мальчиком на полу… Цветаева в своих воспоминаниях приводит один из рассказов поэтессы Адалис о Брюсове:

«У В. Я. есть приемыш, четырехлетний мальчик, он его нежно и трогательно любит, сам водит гулять и особенно любит все ему объяснять по дороге. «Вот это называется фронтон. Повтори: фронтон». - «Фронтон». - «А эта вот колонна - дорическая. Повтори: дорическая». - «Дорическая». - «А эта вот, завитком, ионический стиль. Повтори!» - «Ионический». И т. д. и т. д. И вот, недавно, - он мне сам рассказывал - собачка навстречу, с особенным каким-то хвостом, закорючкой. И мальчик Брюсову: «А эта собачка - какого стиля? Ионийского или дорийского?»»

Что же это - во взгляде старого, смертельно уставшего волка вдруг проглянуло что-то человеческое? Или, может, истерся и разорвался наконец тот стальной обруч, что все время сжимал его сердце?

Рассказывают, что во время похорон Брюсова, по дороге на кладбище всем студентам раздавали маленькую книжку - последнюю книжку его стихотворений «Меа», что значит: «Спеши!». По странной иронии судьбы она вышла из печати в день похорон Брюсова - 12 октября, когда спешить автору книжки было уже некуда.

…Есть у Брюсова прекрасное стихотворение - перевод из армянского поэта Дживани. Эти простые и одновременно цепляющие строки, такие непохожие на все, что создано Брюсовым, могли бы, наверное, в качестве эпитафии - завета и напоминания потомкам - украсить ту холодную мраморную плиту, что укрывает сегодня его останки.

Как дни зимы,

дни неудач недолго тут:

придут-уйдут.

Всему есть свой конец,

не плачь! -

Что бег минут:

Придут-уйдут.

Весь мир: гостиница, Дживан,

а люди - зыбкий караван!

И всё идет своей чредой:

любовь и труд, -

придут-уйдут!

У нарциссов все отношения - романтические, дружеские, рабочие - складываются по одному сценарию. Поначалу, на волне идеализации - дружба взасос и «мы с Тамарой ходим парой». Затем подкатывает первое обесценивание… а дальше как ни трепыхайся нарциссов партнер, какие планки ни бери, как свою ценность ни доказывай — нарцисс будет все больше скрежетать зубами и безжалостнее обесценивать.

Отношения наших героев поначалу складывались как страстная дружба дебютанта Брюсова и «первого поэта России» Бальмонта, затем перешли в фазу дружбы-вражды и закончились полным отчуждением поэтов друг от друга. Кстати, подобным образом вспыхнула и сгорела дружба Александра Блока и Андрея Белого. И в обоих случаях все началось с боготворения и преклонения...

«Я унижен, забит, загнан...»

Бальмонтовед Александр Романов разделил отношения Брюсова и Бальмонта на четыре периода и подсчитал, кто и сколько кому написал писем за каждый отрезок времени. Одни эти цифры говорят о многом. В первом периоде (1894-1900) Брюсов написал Бальмонту 43 письма, а тот ему — всего четыре. Расстановка ролей в дуэте очевидна: Бальмонт — талант, Брюсов — поклонник.

Поэты познакомились в сентябре 1894 года, и 21-летний Брюсов прилип к 27-летней восходящей звезде, только что громко заявившей о себе поэтическим сборником «Под северным небом» (на фото слева). Сам Брюсов на этот момент был почти никем - самопровозглашенным отцом русского символизма, готовящимся издать первый сборник «Русские символисты», который, как мы помним, состоял преимущественно из его стихотворений под разными псевдонимами.

Правда, в 1895 году он выпустил свой первый сборник «Chefs d’oeuvre» («Шедевры»). Но стихи раскритиковали - рецензенты нашли, что опусы Брюсова далеко не шедевральны.

Первые три года дружба поэтов представляла собой преклонение Брюсова перед талантом Бальмонта, нередко он прямо подражал ему (эту подражательность многие отмечали и у более позднего Брюсова). Это была самая настоящая нарциссическая идеализация, завистливая, с параллельным обесцениванием себя.

Бальмонт, видимо, пытался снизить накал брюсовской зависти — в первую очередь, для спокойствия «дорогого Валерия». Видимо, с тех пор и зазвучала у них тема своей избранности — не каждого самого по себе, а именно тандема. Наверно, Бальмонт полагал, что такой щедрый аванс незадачливому дебютанту-другу хоть как-то приподнимет его самооценку и сгладит его переживания зависти. Однако формат «две звезды» для нарцисса неприемлем: он может находиться или снизу, или сверху, и никогда — вровень с вами .

О том, как колбасит Брюсова, можно судить по перемене его настроений в отношении Бальмонта. 19 июня 1896 года он пишет критику Петру Перцову: «…с недавних пор у нас начала образовываться школа в поэзии. Я говорю о школе Бальмонта. О, как этому можно радоваться! Я готов радоваться всем сердцем».

Да, радоваться можно, но… не получается! Чужой талант и слава делают зависть нестерпимой, и Брюсов, судя по всему, скатывается в нарциссический стыд. В июле 1896-го он пишет Станюковичу:

«Последний год, который я прожил - 95/96 - был чуть ли не самым жалким годом моей жизни. Я был до такой степени унижен, забит, загнан, что потерял всякую веру в себя, стыдился своих стихов и, прочтя Бальмонта, сказал сам себе “да! вот поэзия!” Потом, немного оправившись, я решился по крайней мере не показывать другим своего состояния…»

«Что-то порвалось в нашей дружбе...»

Первое брюсовское обесценивание Бальмонта, о котором мы имеем свидетельство, относится к 1897 году. В августе Бальмонт опубликовал свои оксфордские лекции о русской литературе, и Брюсов отписал ему: «почти ни с чем не согласен, хотя всё очень красиво. Это, конечно, не критика, а поэтические картинки, более или менее полно передающие характер отдельных поэтов. Мне теперь чужды некоторые из Ваших приёмов …»

На этом остановлюсь подробнее. В нормальных отношениях мы не стремимся, чтобы партнер полностью разделял наши взгляды, если, конечно, это не принципиальные мировоззренческие вопросы. Творческие методы к таким вопросам, на мой взгляд, не относятся. И если мой друг, например, любит Малевича, который мне никак, а мне нравятся Репин и Левитан, к которым прохладен он — все это не повод для взаимного обесценивания и охлаждения.

У нарцисса все иначе. В своем слиянии с объектом зависти он хочет, чтобы тот был его продолжением, «близнецом» - нарциссическим расширением. Поэтому малейшее «инакомыслие» нарцисс воспринимает очень болезненно и неосознанно использует как повод свергнуть вас с надуманного пьедестала или — если это первые обесценивания — несколько понизить в ранге.

С 1897 года у Брюсова стало нарастать обесценивание Бальмонта.

"Наши встречи были холодными, - пишет Брюсов в дневнике в ноябре-декабре 1897-го. - Что-то порвалось в нашей дружбе, что уже не будет восстановлено никогда. Я сам знаю, что я ушел от его идеала поэта".

(Опять же: можно подумать, что в нормальной дружбе необходимо соответствовать некому идеалу поэта, имеющемуся у твоего друга!)

Несмотря на нарастающее отчуждение, Брюсов продолжает педалировать тему, что он и Бальмонт — некие избранные двое . Здесь мы видим два в одном: нарциссическое слияние с объектом зависти + противопоставление себя всей прочей «мелкоте, дряни, сволочи» , как позднее выразится Бальмонт. В очередном посвящении Бальмонту 6 декабря 1898 года Брюсов вновь обыгрывает тему их «близнецовости»:

Я знаю беглость Ночи и Зимы,
Молюсь уверенно Заре и Маю.
Что в будущем восторжествуем мы,
Я знаю.

Я власть над миром в людях прозреваю.
Рассеется при свете сон тюрьмы,
И мир дойдет к предсказанному раю.

Не страшно мне и царство нашей тьмы:
Я не один спешу к иному краю,
Есть верный друг в пути! - что двое мы ,
Я знаю!

«В Брюсове заговорил дух соперничества, к которому примешались ревность и чувство зависти - в этом он признается сам в одной из дневниковых записей, - пишут Павел Куприяновский и Наталья Молчанова в книге «Бальмонт». - Все это временами будет омрачать отношения поэтов, хотя до вражды дело долго не доходило во многом благодаря доброжелательности и великодушию Бальмонта».

Но никакая доброжелательность и великодушие не могут нейтрализовать зависть нарцисса и остановить невольное разрушение отношений .

«Отчётливей начинают звучать ноты отчуждённости и противостояния, свидетельствуя об осложнении отношений к лету 1899-го, когда во время нечастых личных встреч возобновлялись их словесные «пикировки», - пишет Александр Романов. - Сам Бальмонт, вспоминая через десяток лет об этом периоде, назовёт и мотивы: «чтобы поиграть рапирами слов и кинжалами понятий, блеснуть, проблистать, переблестеть, завлечь, усмехнуться, уйти»…

По осени 1899 года Брюсов посвящает «другу» стихотворение:

Угрюмый облик, каторжника взор!
С тобой роднится веток строй бессвязный,
Ты в нашей жизни призрак безобразный,
Но дерзко на нее глядишь в упор.

Ты полюбил души своей соблазны,
Ты выбрал путь, ведущий на позор;
И длится годы этот с миром спор,
И ты в борьбе — как змей многообразный.

Бродя по мыслям и влачась по дням,
С тобой сходились мы к одним огням,
Как братья на пути к запретным странам,

Но я в тебе люблю, — что весь ты ложь,
Что сам не знаешь ты, куда пойдешь,
Что высоту считаешь сам обманом.

«В этом "демоническом портрете" было что-то и от истинного Бальмонта того времени, а что-то звучало как явный "перехлест", диктуемый соперничеством, ревниво-завистливыми чувствами Брюсова, стремившегося уязвить "брата" ("весь ты ложь"). Но до поры до времени Брюсов скрывал эти чувства ради устремления "к одним огням", - считают Куприяновский и Молчанова.

Словно испугавшись, не перегнул ли он палку, Брюсов почти сразу же пишет новые строки, обращённые к «другу и брату», как бы пытаясь уверить его в своём неизменно дружеском расположении:

Я люблю в твоих стихах
Смутный сумрак, жадный страх,
Вспышки всемогущих слов
И тяжёлый стук оков…

Как все знакомо! Куснуть — и тут же завилять хвостом: «На что ты обиделась? Что я такого сделал?» Но Бальмонт уже давно чувствует дискомфорт из-за учащающихся нападок «друга», хотя пока еще пытается смягчить его злость, убедить, что для нее нет причины. На этот раз он посвящает Брюсову стихотворение "Ожесточенному":

Я знаю ненависть, и, может быть, сильней,
Чем может знать ее твоя душа больная,
Несправедливая и полная огней
Тобою брошенного рая.

С врагами - дерзкий враг, с тобой - я вечно твой,
Я узнаю друзей в одежде запыленной,
А ты, как леопард, укушенный змеей,
Своих терзаешь, исступленный !

«Мы связаны: ты — мой!»

А Брюсова все больше раздирает зависть. Ревностно выискивает он в рецензиях похвалы Бальмонту и видит их даже там, где они иллюзорны. Так, некий критик довольно низко оценивает сборник «Раздумья», в котором участвуют Бальмонт, Брюсов и еще два поэта, но все же из всех четверых выделяет Бальмонта. Даже такая условная похвала бесит Брюсова.

«Новой «шпилькой», полагаем, явилась и статья некоего Эно «Наши молодые поэты: Краткие характеристики», где в числе прочих о Бальмонте как самостоятельном поэте, «достигшем известности прекрасными переводами из Шелли», сказано: ударившись «в начале своей деятельности в декадентство, от которого, кажется, он теперь отрёкся и пишет общечеловеческим языком об общечеловеческих вещах»; о Брюсове нет и словечка», - пишет Александр Романов.

Однако не стоит думать, что Бальмонта сплошь и рядом восхваляли, а Брюсова — поносили. Романов приводит примеры рецензий, где, наоборот, Брюсов перечислялся в числе видных поэтов современности, а о Бальмонте умалчивалось. То есть, и Брюсов получал свою — немалую! — толику дифирамбов. Но как мы знаем, потребность нарцисса в ресурсе ненасыщаема. Поэтому даже если его похвалят в 99 рецензиях, а в одной положительно отзовутся о «друге», нарцисс будет чувствовать себя ничтожеством.

Болезненными для Брюсова были и намеки рецензентов на то, что он подражает Бальмонту. Критик Якубович высказался, что брюсовская «Tertia vigilia» «лишена всякого человеческого содержания и вся состоит из подражаний М.-Х. Эредиа и Бальмонту. Увлечение последним особенно бьёт в глаза. В одном отношении г. Брюсову далеко до своего образца - в красоте стиха».

В ноябре 1900-го Брюсов пишет очередное стихотворение Бальмонту:

Нет, я люблю тебя не яростной любовью,
Вскипающей, как ключ в безбрежности морской,
Не буду мстить тебе стальным огнем и кровью,
Не буду ждать тебя, в безмолвной тьме, - с тоской.

(...)
Мой образ был в тебе, душа гляделась в душу,
Былое выше нас - мы связаны - ты мой!
И будешь ты смотреть на эту даль, на сушу,
На город утренний, манящий полутьмой.

«Я от него отказываюсь навсегда»

Второй период этой дружбы-вражды Александр Романов датирует 1901-1905 годами. «К этому времени, - пишет он, - на почве начавшегося расхождения в литературных взглядах и позициях, в дружбе поэта-«огнепоклонника» и его «холодного брата», «дорогого Валерия», разлад обозначился весьма чётко, о чём Брюсов сообщает своей корреспондентке: «Шатались с Бальмонтом по ресторанам и… ссорились ». И делает запись в дневнике: «С Бальмонтом всё время были очень недружественны. Ему не нравились мои новые стихи, мне его. Доходило до прямых сцен и до злобных слов ».

Но Брюсов остерегается изливать желчь открыто. Пока это только переписка, заглазные фырки по адресу «друга» и пикировки с ним самим. Чуковский отмечает, что в письмах Брюсова тех лет «особенно много язвительных строк о Бальмонте… а ведь незадолго до этого их имена произносились рядом, их считали чуть не близнецами…»

Соль на зияющую нарциссическую рану Брюсова сыплет его лукавый корреспондент, известный критик Петр Перцов. Раньше настроенный к творчеству Бальмонта негативно, в январе 1901-го он вдруг рассыпается в похвалах: «Читаю здесь на досуге “Горящие здания” и становлюсь поклонником Бальмонта! Кто бы подумал!». А в апреле тот же Перцов пишет: «Бальмонт все-таки “глава”.

Можно себе представить, какой оскорбительный смысл мог усмотреть в этом «все-таки» нарциссический глаз Брюсова.

«Я от него отказываюсь отныне навсегда...— пишет он в 1901 году.— Довольно, я больше не рассчитываю фабриковать так дешево сверхчеловека ».

В начале 1902 года он пишет Бальмонту с предложением присылать свои вещи для журнала «Новый Путь» (об этом Брюсова просит Перцов). По мнению Романова, в этом письме «проступает едва скрываемая зависть, полная сарказма: «Вообще, вдруг и сразу, все узнали, что “несмотря ни на что” Вы первый поэт (т. е. “первый” в наши дни), и Мережковский, и этот Перцов (бывший очень Вашим гонителем), и здешние либералы, и здешние консерваторы. Есть поэт Lolo из “Новостей дня”. Он выпустил какой-то сборник, где стихи. Ему в похвалу писали, что в иных вещах он достигает “почти бальмонтовской звучности и красоты стиха”.

Бальмонт все еще пытается строить отношения в формате «две звезды», а не «Моцарт и Сальери». Поэтому в ответ пытается успокоить зависть Брюсова, демонстративно ставя его на один уровень с собой — и мало того, противопоставляя их двоих всем прочим поэтам : «Да, я верю только в себя и в Вас. Я знаю, что мы останемся всегда такими же, где бы мы ни были. Мы будем молодыми и неземными - годы, десятки лет, века. Все другие, кроме нас двоих, так жалко делаются людьми при первой же возможности, и даже не дожидаясь её, стареют, забывают блеск своих глаз и прежних слов своих. Мелкота. Дрянь. Сволочь».

Но Брюсов не оттаивает. Он почти перестает отвечать на письма Бальмонта. В 1902-м Бальмонт пишет ему 38 писем, а от «дорогого Валерия» получает только два. В том же году Брюсов публикует очередное стихотворение, посвященное Бальмонту «Вечно вольный, вечно юный». Привожу фрагмент:

Ты не наш - ты только божий.
Мы весь год - ты краткий май!
Будь - единый, непохожий,
Нашей силы не желай.

Ты сильней нас! Будь поэтом,
Верь мгновенью и мечте.
Стой, своим овеян светом,
Где-то там, на высоте.

Тщетны дерзкие усилья,
Нам к тебе не досягнуть!
Ты же, вдруг раскинув крылья,
В небесах направишь путь.

В 1903-м Брюсов получает от Бальмонта 14 посланий, ни на одно из которых не отвечает. Да-да, игнорит. А Бальмонт тем временем издает сборник “Будем как солнце”, посвящая ее своим друзьям, первым среди которых значится “брат моих мечтаний, поэт и волхв Валерий Брюсов». Такое ощущение, что Бальмонт всеми силами вернуть «прежнего», «любящего» Брюсова — как тщетно это пытались сделать Нина Петровская и Надежда Львова.

«Неверный, ты наказан будешь мной»

А Брюсов знай себе молчит и, кстати, заочно предъявляет «соперников». Теперь мэтр русского символизма обратил благосклонное внимание на младосимволистов. Бальмонту, думается, это неприятно, и он ломает голову над тем, почему «брат» стал холоден к нему и вроде как уже не считает его лучшим поэтом.

«Работая летом 1903-го в эстонском курортном местечке Меррекюль, на берегу Балтийского моря, над новым сборником «Только любовь», Бальмонт отнёсся ревниво к новым литературным дружбам оставшегося в Москве «друга и брата» , - пишет Романов. - Выражая своё негодование, он пишет ему:

Неверный, ты наказан будешь мной,
При всей моей любви к глубоким взорам
Твоих блестящих глаз. О, дух земной,
Заёмным ты украшен был убором.

Ты высился звездою предо мной.
Ты звал меня к заоблачным озёрам,
К тому, что вечно скрыто тишиной,
Не создано, но встанет шумным бором.

А! самовластник, в за́мке, на горах,
Ты изменил ненайденной Отчизне.
Так жди меня. Я вихрь. Я смерть. Я страх.

«Неверный» Валерий тут же завилял хвостиком :

Нет, мой лучший брат, не прав ты:
Я тебя не разлюблю!
Мы плывём, как аргонавты,
Душу вверив кораблю.

В этом же году выходит брюсовский сборник «Urbi et Orbi». В одной из рецензий отмечается, что «по силе таланта Брюсов значительно ниже Бальмонта, которого мы и считаем самым крупным из современных лирических поэтов» . «Дорогой Валерий», думается, рвал и метал...

Уехав на семь лет в Европу, Бальмонт продолжает часто писать «другу и волхву». Романов подсчитал — с 1906 по 1910 год он отправил ему 105 писем, а от Брюсова получил лишь семь.

Можно предположить, что такая диспропорция случилась потому, что эмоциональный и стихийный Бальмонт в какой-то мере страдал словесным недержанием, а у Брюсова каждое слово ронялось со смыслом.

Но нет! Мы же помним первую стадию этой дружбы, когда «холодный брат» был вовсе не холоден и написывал Бальмонту о своем восхищении.

Утилизируемая жертва — Бальмонт - бомбардирует Брюсова письмами точно так же, как многие из нас пытаются «еще раз по-хорошему все объяснить» , но в лучшем случае получают в ответ смайлик, а в худшем — молчание. Письма доставляются, читаются — но вам на них не отвечают.

В редких посланиях Брюсова уже нет былых восторгов. Такое ощущение, что теперь он пишет Бальмонту лишь затем, чтобы снова и снова его обесценить . Вот строки из письма 1906-го: «Ты говоришь, что твоя “Жар-птица” - событие в литературе. Как новая книга Бальмонта, - конечно. Но не как книга вообще. Ты никогда не умел писать “сильных” стихотворений, это - вне Твоего дарования, и никогда не чувствовал русской стихии, это вне Твоей души ».

Брюсов пристально следит за новыми публикациями Бальмонта. «Рецензиями Брюсова были встречены все книги Бальмонта, вышедшие в 1905—1910 годах», - пишет Александр Романов. Интересно, что он подписал их инициалами - В. Б. и М. П.

В июле 1909 года критик Львов в рецензии на сборник Брюсова упоминает об итогах одной недавней анкеты, где «Брюсову предоставили второе место среди семи лучших русских поэтов, из 169 голосов 130 достались Бальмонту и 107 Брюсову ».

Очередной укол в больное брюсовское «я»!

Зависть Брюсова к Бальмонту настолько очевидна, что вовсю обсуждается в литературных кругах. Максимилиан Волошин в 1907 году пишет в дневнике: "Брюсова мучит желание быть признанным первым из русских поэтов. В этом его роман любви и зависти к Бальмонту ". А Марина Цветаева противопоставляет Брюсова и Бальмонта как пушкинских Сальери и Моцарта.

Наконец, констатирует Романов, «последний, четвертый период (1911-1918) свидетельствует о явном охлаждении в отношениях: одно письмо от Брюсова и десять от Бальмонта.

Летом 1913-го отношения поэтов обострились. Бальмонт опубликовал статьи "Восковые фигурки" и "Забывший себя. Валерий Брюсов", в которых весьма критично оценил прозу Брюсова. Брюсов ответил статьей "Право на работу".

Копья ломались вот по какому поводу. Бальмонт считал, что стихи надо писать естественно и непринужденно, как они «сами» пишутся, и потом не переделывать. Он не перерабатывал свои стихи и осудил Брюсова, который при переиздании ранних стихотворений внес в них существенные исправления. Брюсов же считал метод Бальмонта ложным и вредным. После этой полемики Брюсов и Бальмонт окончательно разошлись, не забывая при случае уничижительно отозваться друг о друге. Бальмонт больше не «подкачивал» грандиозность Брюсова и говорил о нем как о «непреодоленной бездарности». Брюсов же называл стихи Бальмонта «остывшей золой Тютчева» :

«Когда в 1919-м я был избран председателем Всероссийского Союза поэтов, меня поразило то единодушие, с каким все они высказывали самое отрицательное суждение о Бальмонте. Были, конечно, исключения, но именно исключения: в массе, в целом, молодежь последних 3 - 4 лет, пишущая стихи, отрицала и отрицает Бальмонта. Она не хочет признать даже его исторических заслуг пред нашей поэзией.

Недавно мне пришлось беседовать о Бальмонте с одним товарищем, человеком широко образованным и живо интересующимся искусством. Он, между прочим, сказал мне: "Я перечитываю Бальмонта, и теперь мне даже непонятно, как мог он когда-то нас увлекать; как могли мы в его стихах видеть что-то новое, революционное в литературном отношении: все в стихах Бальмонта - обыкновенно, серо, шаблонн о". И когда я слушал эти слова, мне казалось, что они формулируют мое собственное мнение, потому что я тоже недавно "перечитывал" Бальмонта, и тоже почти недоумевал, как мог я когда-то сказать, что "другие поэты покорно следовали за ним (за Бальмонтом) или с большими усилиями отстаивали свою самостоятельность", или утверждать, что "как дивный мастер стиха, Бальмонт все еще не знает себе равных среди современных поэтов". Сейчас для меня стихи Бальмонта "остывшая зола" Тютчева, и почти не верится, что некогда они горели, и светились, и жглись»...

В.Брюсова.
Цель урока: Показать значение творчества Бальмонта и Брюсова для

русской поэзии, разобраться в особенностях поэтики двух

представителей « серебряного века».
Оборудование урока: портреты Брюсова и Бальмонта, сборники стихов,

мультимедийный проектор.
Методические приемы: лекция учителя, сообщение ученика, анализ стихотворений
1.Вступительное слово учителя.

Почему предлагается сопоставить творчество именно этих поэтов?

Во-первых, оба поэта принадлежат к поколению старших символистов и к началу 20 века становятся признанными вождями символистского движения в России.

Во-вторых, их связывали достаточно тесные взаимоотношения. По признанию Брюсова, Бальмонт был для него идеалом поэта-символиста. В свою очередь, Бальмонт не раз уверял своего друга и соперника в том, что брюсовское творчество- важнейший для него литературный ориентир.
^ Некоторые факты биографии.
К.Бальмонт родился в 1867 году в провинциальной дворянской семье. Учился в Московском университете, но не сумел завершить образование: необходимость будничной постоянной работы по овладению «казенными науками» противоречила его стихийной натуре. О присущей будущему поэту психологической неустойчивости свидетельствует попытка самоубийства в 1890 году. С 1905 по 1913 годы Бальмонт находится в эмиграции, много путешествуя и осваивая культуру разных цивилизаций. Февральскую революцию поэт встретил с воодушевлением, но по мере обострения политической ситуации в стране утрачивает революционность, негативно относится к большевистскому режиму. В 1920 году окончательно эмигрирует из России. Достичь уровня своего прежнего творчества он уже не сможет. Его жизнь в Париже в 20-30-х годах наполнена лишениями, прогрессирует психическое заболевание. Умер он в декабре 1942 года недалеко от Парижа.
^ Характерные черты лирики Бальмонта.
Творчество К.Бальмонта представляет ранний символизм в русской литературе. В начале 20 века он был популярнейшим из русских поэтов. В стихах Бальмонта привлекала и очаровывала их «певучая сила», музыкальное начало.

После встречи в 1894 г. с В.Я.Брюсовым обратился к символизму. Поклонение высоким чувствам, мечте, мотивы прозрачности жизни объединяют этих поэтов. Бальмонт представляет поэзию как выразительницу «говора стихий».
1.Неприязнь ко всему обыкновенному, прозаичному, повседневному, отчуждение от привычной человеку жизни, подчеркнутое безразличие к условностям морали и быта- черты лирики Бальмонта.

В этом отношении показательно стихотворение «В домах», посвященное М.Горькому.

Это протест против обыденной, серой жизни людей, «некрасивых и бледных», «обделенных даром мечтать», заточенных в мучительно тесных громадах домов, довольствующихся своим жалким существованием. Это один план стихотворения. Но есть и другой, контрастный. Это иной мир, где по воздуху носятся птицы. Мир жуков, пауков и мокриц. Характерно, что люди воспринимаются поэтом как привидения. Истинная жизнь там, где царит свобода. Лирический герой презирает бескрылых людей, он знает, что жизнь глубока и прекрасна, открыт всем радостям жизни, его душа не терпит покоя.
2.Жажда слияния с мировыми стихиями, стремление объять весь мир, пафос возвышения над мирской суетой прослеживаются в стихотворениях:

«Я вольный ветер, я вечно вею..», «Я в этот мир пришел».
- Чем же примечательно первое стихотворение?

(поэт уподобляет себя ветру, потому что он вольный, ему подвластен весь мир)

Что кроется за желанием поэта стать ветром?

(стремление слиться с миром, возвыситься над мирской суетой)

(культ мгновения)
Второе стихотворение озарено возвышенно-романтической мечтой о Солнце, красоте, величии мира. Обездушенной цивилизации»железного века» автор противопоставляет прекрасное солнечное начало. Тема Солнца в его победе над Тьмой проходит через все стихотворение. Огонь, Земля, Вода, Воздух- четыре царственных стихии.
3.Творчеству Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения. Его поэзия- неустанная погоня за мгновениями красоты. Зыбкость и мимолетность ощущаешь от большинства образов его стихотворений.

В стихотворении «Фантазия» мы видим картину спящего зимнего леса, что дает повод для того, чтобы широко развернуть картину воображения. По сути дела, содержание стихотворения- мозаика мимолетных, рожденных фантазией поэта образов.

Внутренняя выразительность фрагмента в преображении неподвижной картины застывшего леса в динамичный, меняющийся поток образов.

Природные стихии-ветер, метель- оживлены олицетворением: в стихотворении все движется, чувствует, живет. Образы ветра, моря, огня символичны: они передают ощущение свободной игры сил, воздушности, раскованной дерзости, т.е.вольности человека в мире. За всем этим- свободная творческая воля поэта.

Поэтика Бальмонта- это « поэтика дрожащего стиха», слов- хамелеонов, радуги красок и музыкальных переливов.
В стихотворениях «Я- изысканность русской медлительной речи» и «Я не знаю мудрости» автор утверждает, что смысл человеческой жизни заключается в умении ловить каждый миг жизни, радоваться ему.

Зрелый Бальмонт- преимущественно певец человеческой души, любви и природы.
В стихотворении «Безглагольность» мы видим, что поэт умеет зорко всматриваться в мир природы, передавать многообразные оттенки её состояний в тесном соотнесении с внутренним миром лирического героя.
Роль Бальмонта в истории русской поэтической культуры трудно переоценить. Его называли «Паганини русского стиха». Это был человек огромной филологической культуры в целом. В его стихах выразилась вечная устремленность человека к прекрасному, поклонение высоким чувствам, мечте, страстное искание истины.

В.Брюсов- иной и по мироощущению, и по поэтической стилистике.

Его место в символистском движении- ЛИДЕР. Это «самый культурный писатель на Руси» по определению Горького.

Однажды Брюсов поделился своим фантастическим желанием: «..мне хочется воскликнуть: «Дайте мне свод небесный, я распишу его весь».

Поэт прибегнул к грандиозной гиперболе, но по существу был недалек от реальности. Чуть ли не каждый год выходили его книги, сборники стихов, рассказов, статей, романы, драмы. Он занимался теорией стиха, исследованием культуры, литературной критикой, переводами.

С 1921 г. он возглавлял высший литературно- художественный институт, читал курсы лекций по древнегреческой, римской, русской литературе, теории стиха, грамматике индоевропейских языков, латыни и …историю математики.
Для раннего творчества Брюсова очень важен образ мечты. Он реализуется в разных лицах и существах. Презрение к современной тусклой обыденности заставляет поэта уходить в мир грез.
В сихотворении «Как царство белого снега» показано равнодушие лирического героя к окружающему миру, отрешенность от земных забот.

Раннему Брюсову характерны вызывающая дерзость и экзотичность. В стихотворениях раскрывается колдовская власть творческих грез. Мечта поэта обретает фантастические формы и краски.
Стихотворение «Творчество» сразу трудно понять, но оно завораживает. Во сне поэту являются странные видения, они нематериальны…»полусонно чертят звуки..»

Всходит мсяц обнаженный

при лазоревой луне.

Между тем созданию этих образов послужили самые реальные житейские впечтления. Латании- комнатные пальмы, чьи резные листья отражаются по вечерам на кафельном зеркале печки в комнате. Под месяцем подразумевается большой фонарь, горевший напротив его комнаты.

Важно, что Брюсов пытался передать вещественность этим преходящим впечатлениям, четко их зафиксировать.

За внешним стремлением поразить публику скрывается неприятие мира унылого бытия, мещанского благополучия. Он, поэт, живет в мире очарованном.

(для анализа также можно взять стихотворения «Хорошо одному у окна», «С кометы».)
В преддверии революции 1905 г. в творчестве поэта происходят существенные перемены: бурная действительность заставляет поэта все пристальней вглядываться в жизнь, в её проблемы.

В стихотворении «^ Юному поэту» поэт утверждает индивидуализм, эгоцентричность, противопоставление человека миру.

Стихотворение «Кинжал» свидетельствует о разрыве с декадентской литературой. Брюсов повторил заглавие лермонтовского и пушкинского стихотворений и ещё больше подчеркнул эту связь, взяв эпиграф из «Поэта» Лермонтова. Такое настойчивое подчеркивание возврата к данной традиции наполнено большим общественным смыслом. Ясная, четкая гражданственность видна в характеристике, которую поэт дает существующему строю («покорно- мелочный, неправый, некрасивый») в утверждениях своей сопричастности происходящему.

Теперь Брюсов в своем творчестве славит тяжелый, но честный, созидательный труд, с горячей симпатией изображает людей труда.

Примечательно стихотворение» Каменщик».

В основе- случайный, мимолетный разговор прохожего с рабочим, возводящим стену. Это стихотворение стало одним из самых популярных в н.20 века. За резкими словами, обращенными к прохожему, пытающемуся просвещать рабочего, встает образ уже не просто угнетенного и подавленного народа, а народа, набирающего силу, готового противостоять своим врагам, которые здесь прямо названы- «богатые». Это было явное приближение Брюсова к осознанию классового противостоянии.
В 1903 г. выходит сб. Брюсова «Граду и миру», окончательно утвердивший его связи с жизнью. В сборник включены стихотворения о современном ему городе. Брюсов был одним из первых поэтов-урбанистов, певцом города. Он прекрасно чувствовал и передавал симфонию большого города, огни реклам, строящихся зданий, частокол фабричных труб.

Брюсов любуется городом, но это не заслоняет от него его противоречий. Город не только подчиняет себе человека, но подавляет его, делает беззащитным и слабым.

В стихотворениях «Я люблю большие дома» и «Городу» автор, с одной стороны, воспевает материальные и культурные ценности, с другой- освещает уходившую действительность. Контраст- основной прием, использованный Брюсовым в стихотворении. Поэт восхищается огнями города. Однако в недрах сияющего города стонет Нищета. Город полон противоречий.

Стихотворение полно предчувствия катастрофы. Брюсов говорит о неразрешимом противоречии между сытыми и ожесточившейся от несправедливости массы. В стихотворении нашло отражение брюсовское восприятие революции 1905 года. Её он понял как взрыв стихийных сил. Смести, сломать, разрушить, уничтожить- вот главный смысл революции, такой её видел Брюсов. Что будет дальше, какой мир предстанет на развалинах прошлого,- все это представлялось ему туманно и неопределенно.
Эта же тема нашла свое отражение в стихотворении «Грядущие гунны».

В превых четырех строфах слышится грозная поступь огромной дикой массы,призванной разрушать. Гунны в стихотворении – символ вараварства. Их приход, с т.з. Брюсова, будет разрушительным и для духовности, и для культуры, но он неизбежен. Взбунтовавшиеся народные массы России Брюсов уподобляет гуннам- варварам, призванным «оживлять одряхлевшее тело волной пылающей крови». Но они не вызывают ни страха, ни испуга, ни ненависти у поэта. Он признает их приход законным и закономерным. Эта закономерность рождена и оправдана тупиком, в который зашла буржуазная цивилизация.

Будущий мир станет даром. Его построит вольный человек, вся земля обратится в единый общий город. Это было утопическое явление, оптимистическое, жизнеутверждающее, но сказочное по своему характеру.

А что же должны делать в условиях надвигающегося варварства мудрецы и поэты / хранители тайны и веры/? Теперь Брюсов прощается с самым дорогим для себя: духовными ценностями. Задача поэта- сохранить «зажженные светы культуры».

Строки полны трагедии. «Светы» отступают во тьму. Гунны- «орда опьянелая расположились у дворцов, а мудрецы и поэты прячутся в подземный мрак, безжизненные пустыни.

Последняя строфа выражает новые противоречия: личной жертвенности, мучительной необходимости «бесследно сгибнуть». Но боль утраты приводит к всплеску мужества:

Но вас, кто меня уничтожит,

встречаю приветственным гимном.

Почему? Потому что всё ничто перед ликующим и светлым будущим.

Впрочем, революцию 1917 г. Брюсов принял с восторгом и никогда ей не изменил.

Разделы: Литература

Цели урока:

• формирование любви и уважения к литературе серебряного века через индивидуальность поэтов В.Брюсова и К.Бальмонта;
• формирование умений сравнительно-сопоставительного анализа стихотворений В.Брюсова и К.Бальмонта;
• освоение теоретико-литературных понятий.

Оборудование: портреты В.Брюсова и К.Бальмонта, мультимедийная установка.

В Столетних листьях вдруг заговорило,
И оживилась тишина.
Какая мысль? Какая страсть? Какая сила?
Она невыразима и ясна.
Младенчески проплыл и канул мимо
шум… Вырезаны буквы на стволе.
Невыразимо. Все невыразимо,
Что стоит выраженья на земле…

Пред вами отрывок из стихотворения В.А.Жуковского “Невыразимое”. Что, на ваш взгляд, можно считать выразимым, а что невыразимым в стихотворении?

Выразимое – конкретно осязаемое, невыразимое – то прекрасное, что мы не можем сказать словами.

Поговорим сегодня о невыразимом, о поэзии и поэтах серебряного века. Подробнее остановимся на поэтах – символистах В.Брюсове и К.Бальмонте.

Где возник символизм как литературное направление?

Чем было вызвано его возникновение в России?

В чём особенности символизма как литературного направления?

Перечислите старших и младших символистов?

Серебряный век русской поэзии. Эпоха Возрождения духовности и культуры, творческой свободы, рождение ярких индивидуальностей, таких как, например, В.Брюсов и К.Бальмонт.

“Я хочу жить, чтобы в истории всеобщей литературы обо мне было две строчки. И они будут”.

Давайте разберёмся, какие основания имел говорить о себе так 30-летний поэт В.Брюсов.

5.

Учащиеся раскрывают личность поэта В.Брюсова через презентацию, в которой представлены наиболее яркие моменты его жизни. Учащиеся читают наизусть понравившиеся стихи В.Брюсова.

6. Продолжение слова учителя.

“Поэт Божьей милостью…. Это о К. Бальмонте. М.Цветаева говорила: “Изучив 16 языков, Бальмонт говорил и писал на особом, 17 языке, на “бальмонтовском”.

Давайте разберём, что это за “бальмонтовский язык”?

7.

Учащиеся раскрывают личность поэта К.Бальмонта через презентацию, в которой представлены наиболее яркие моменты его жизни. Они читают наизусть понравившиеся стихи.

8. Беседа с учащимися.

Одинаковое ли настроение создаётся у нас при прочтении лирики В.Брюсова и К.Бальмонта?

Нет. В поэзии В.Брюсова больше разума, в поэзии К.Бальмонта больше чувств.

Похожи ли стихи этих поэтов? У кого больше чувств и почему?

Почувствовали ли вы особую манеру письма каждого? В чём эта особенность?

В чём, на ваш взгляд, отличие от поэзии А.Пушкина?

У поэзии золотого века – это ощущение гармонии, полноты жизни, любви; у поэзии серебряного века – дисгармония, разочарование, душевная усталость

Почему стихотворение “Юному поэту” считают декларацией нового искусства? Докажите, что это стихотворение поэта-символиста.

Что такое сонет?

Стихотворение из 14 строк, обладающее строгой системой рифмовки

Красив ли “Сонет”? В чём его красота?

Слышите ли вы музыку, читая “Сонет”?

Попробуем провести параллель между данным стихотворением Бальмонта и стихотворением В.Жуковского “Невыразимое”. Почему именно Жуковского?

(ученики полностью читают стихотворение “Невыразимое”)

Что выразимо и невыразимо у Жуковского?

Невыразимо то, что не может сказать словами ни язык, ни кисть, ни вдохновение, что возникает в человеческой душе при созерцании красоты. Невыразимое можно только почувствовать сердцем.

Есть ли в “Сонете” строчка, восходящая к Жуковскому?

- “Я слушаю, как говорит молчанье”.

Что общего невыразимого через душу поэта?

Но не только у К.Бальмонта есть “Сонет”. Есть он и у В.Брюсова. Удивлены? Это “Сонет к форме”. Это стихотворение вошло в сборник “Юношеское” и было написано в 1895 году, когда поэту было чуть больше 20 лет. Оно написано поэтом-символистом, но никаких неясных намёков, наоборот, все фразы отточены и ясны.

В стихотворении присутствует определённая лексика. Перечислите ключевые слова.

Контур, грани, черты, отточенность, сонет, образы, мечты, завершённость и т.д.

Что такое контур?

Очертание, образ.

А запах? Это видимый или невидимый миг?

Почему связи тонкие? Почему властительный?

Итак, контур, запах нельзя разорвать.

Что такое бриллиант? Кто его оттачивает?

Почему именно такое сравнение использует автор?

Поэтическое мастерство сродни филигранной работе ювелира.

Какие художественные средства и с какой целью использует автор?

Метафоры, эпитеты, сравнения. Они придают стихотворному тексту изящество и экспрессию.

Определите размер написания стихотворения.

Классический сонет, состоящий из 14 строк: двух катрен и двух терцин.

Поэта и ювелира объединяет умение придать форму своим переживаниям, т.е. воплотить то, что невидимо другим, по законам красоты. А поэзия Серебряного века всегда осуществляла “тонкие властительные связи между контуром и запахом цветка”.